ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Весна рождалась медленно. По ночам ещё подмораживало, и звенели тогда за окном тоненькими голосами сосульки, задетые неосторожным ветром. А пройдёт улицей человек, и слышно, как вкусно хрумкает у него под ногами ледок, образовавшийся к ночи на дороге вместо лужиц. Иногда ещё мимо дома проезжала машина. Сначала вдалеке раздавалось негромкое урчание, похожее больше на гуденье мухи. Потом, ближе к дому, мушиное зуденье на секунду прекращалось, и уже басовито взрё-вывал шмель. Мишка знал, отчего так происходит — почти прямо перед домом была здоровая такая горка, и все шофера переключались на другую передачу. А уж потом — и Мишка особенно ждал этого момента — появлялись на потолке отсветы фар. Сначала жёлтое пятно, чуть пошевеливаясь, сидело в углу на потолке, словно готовясь к броску, а потом резко кидалось с него вниз на стену. И тогда в центре пятна появлялся огромный чёрный крест. Это было перекрестье рамы, хоть и скрытое за занавеской, но всегда появляющееся на одном и том же месте. Пятно с крестом под уже натужный рёв мотора быстро скользило по стене и уходило неизвестно куда, поближе к бабкиной комнатке. И почему-то мимо Мишкиного дома по ночам почти всегда ездили грузовики, и почему-то в одну только сторону — к Большому Двору. Наверное, возили песок из карьера, торопясь как можно больше перевезти до распутицы, или возвращались с фермы. Уже почти две недели Мишка каждую ночь ждал, когда пройдёт мимо дома очередной грузовик. Сначала он, конечно, пугался этих крестов на стенах, но потом привык. И больше не прятался с головой под одеяло, как это было вначале. Да и что бы сказал об этом его закадычный дружок Валерка Кошкин, узнай он, что десятилетний Мишка лезет под одеяло, словно трусиха Тонька, от каких-то там фар грузовика? Поэтому Мишке пришлось перебороть самого себя. Постепенно он даже научился не вздрагивать, когда возникал крест. Иногда за ночь проходило по три машины. Может, проходило и больше, но часа в два Мишка снова засыпал и грузовиков больше не слышал. А просыпался он в двенадцать, когда приходила бабка — высокая, костистая, сильно суровая — с такой не поспоришь — и поила его противно пахнущей микстурой. И вот за эти два ночных часа Мишка иногда успевал насчитать до трёх грузовиков. Но не каждую ночь. Вчера, например, ни одна машина так и не проехала мимо его дома.

И сегодняшней ночью грузовиков не было. Мишка напрасно ждал, когда же загудит под горкой двигатель. А вот люди — наоборот — ходили под окном чаще. Гулко и решительно протопал отец Валерки - дядя Саша. Только он мог ходить по улице с такой тяжеловесной уверенностью, да ещё и разговаривать сам с собой. До Мишки донеслось окончание какой-то фразы:

— Ишь ты, бобёр... Пальто он кожаное напялил... А ведь мужик, как мужик был...

При этом дядька Саша наверняка размахивал руками, как он всегда делал, когда перебирал лишку. Потом со стороны Большого Двора, хрупая ледком, быстро прошли несколько девушек, переговариваясь между собой звонкими голосами и над чем-то хихикая. Ясно, что спешат домой из клуба в соседнюю деревню Мош-кино. Одну из них Мишка вроде бы даже узнал по голосу — Верку Абакшину, его двоюродную сестру-восьмиклассницу. Он хотел было подойти к окну, но передумал — не хотелось вылезать из-под тёплого одеяла. А грузовиков всё не было. Чего это они не едут? Мишка тяжело вздохнул и перевернулся с бока на спину. Закинул под голову руки и начал смотреть в потолок. Сон не шёл. За время болезни он уже настолько успел привыкнуть к гудению машин, что без них было просто скучно. Мимо снова протопал дядька Саша. На этот раз он мурлыкал под нос какую-то песенку. Мишка сразу догадался, куда тот ходил ночью: к тётке Василисе Анциферовой, за вином. Больше-то идти ему было некуда, так как в их деревне Высокое было всего три дома: его — Мишки Абакшина, Кошкиных и Цифирихи, как все за глаза называли тётку Василису. До Большого Двора надо было идти четыре километра, а в другую сторону — до Мошкина — пять. В Мошкине домов было побольше — девять. А уж в следующей после Мошкина деревне Крутихе было больше двадцати домов, потому что там была молочная ферма. Но школа всё равно была только одна — в Большом Дворе. Это Мишка с Валеркой бегали в неё каждый день, а вот мошкинские и крутихинские ученики приезжали на целую неделю и жили там в интернате.

Наконец, под горой раздалось долгожданное гуденье. Грузовик! Тут уж Мишка не выдержал и, спрыгнув с постели, в одних трусиках и майке подбежал к окну. Просунул голову в щель между занавесками. Из-под горы, прямо на их дом, надвигалось слепящее сияние фар. Целых две машины, одна за другой! Когда они проезжали мимо окна, то Мишка увидел, что от второй машины к первой был протянут толстый стальной трос. Вот почему они так долго не ехали! Оказывается, один из грузовиков сломался, и другой тянул его на буксире. Здорово! Будет о чём завтра рассказать Валерке. Гуденье затихло вдали, и Мишка снова запрыгнул

под одеяло. Спохватился, что просмотрел паучью тень на потолке. Но потом подумал, что не каждый день увидишь сломанный грузовик и успокоился. И сразу уснул.

Глава 2

Мать Мишка помнил смутно. Она умерла, когда ему было три года. Полоскала бельё на Долговке и простудилась. Бабка говорит, что пыталась отправить её к врачу, но та только отмахивалась, надеясь больше на чай с малиной. Когда приехала медсестра из амбулатории, то было поздно. Матери уже не помогли ни уколы, ни срочная госпитализация. Мишка помнил её в простом выгоревшем на солнце платье, догоняющую его по усеянному ромашками и одуванчиками лугу. И ещё её тёплые, пахнущие солнцем и скошенной травой, ласковые мягкие руки. Она, поймав, щекотала его, и оба они смеялись. А вот похорон он не помнил вообще, так как его увели «в гости» в Мошкино. Там они с Веркой сидели на большой и тёплой печке, и Верка показывала ему всякие картинки из книжек.

А отца у Мишки не было вообще. То есть, он, наверное, где-то и был, но бабка Валя предпочитала о нём не говорить, сколько Мишка не приставал к ней с расспросами. Поэтому он сильно завидовал Валерке Кошкину, который жил с отцом и матерью, и ещё у него были две младшие сестрёнки: шестилетняя трусиха Тонька, такая же рыжеволосая, как и брат, и совсем маленькая, круглая, как пузырь, Наташка. Четырёхлетняя белоголовая и синеглазая Наташка в отличие от своей сестры ничего не боялась: смело таскала за хвост Цифирихиного Полупса, обычно злобно скалившего зубы на кого ни попадя; безбоязненно рвала крапиву и кормила ею козу Маньку; могла убежать одна далеко за деревню в поисках красивых цветов или земляники. Что и говорить — боевая Наташка девчонка! Мишка хотел бы и сам, чтоб у него была такая сестра.

Утром по дороге в школу к нему забежал Валерка.

— Всё хвораешь ещё? — прямо с порога поинтересовался он.

Мишка только молча кивнул головой.

— Ты поправляйся быстрей,— посоветовал ему Валерка и шмыгнул носом.— Мы с батей надумали на выходные сквореш-ню ладить.

— Бабка говорит, что к выходным-то поправлюсь,— кашлянув на всякий случай, сказал Мишка.— А куда скворешню ладить будете — на ёлку или на берёзу?

— На берёзу, там ветки толще,— ответил Валерка.— Ну, давай, выздоравливай. А после школы я опять забегу. Принесу домашнее задание.

Хлопнув дверью, Валерка убежал. Только тут Мишка спохватился, что забыл рассказать другу о виденных им сегодня ночью двух грузовиках.

«Ну, ничего,— решил он,— после школы и расскажу».

Он взял со стоящей возле кровати тумбочки книжку. Её ему принесла ещё на прошлых выходных Верка Абакшина. С тех пор книжка так и лежала на тумбочке. На обложке был нарисован здорово-таки бородатый мужик в остроконечной меховой шапке и в одеждах из звериных шкур. В одной руке он держал подзорную трубу, а в другой — меховой же зонтик. Рядом с бородачом стояла коза, а за его спиной виднелись горы.

«Пастух,— подумал Мишка.— Ходит за стадом в горах где-то. А в трубку волков высматривает. Ишь ты, бобёр...— вспомнил он ночное бормотание Валеркиного отца,— с зонтиком ещё шастает. Лучше бы собаку завёл, что ли...»

Он зевнул и хотел положить книжку о пастухе на место. Но, чуть подумав, решил всё же почитать. Равнодушно скользнул глазами по названию — «Робинзон Крузо» — и открыл первую страницу. Через полчаса в комнату заглянула бабушка и обнаружила внука сидящим на кровати и завернувшимся в одеяло, всего погружённого в чтение.

— Таблетки пил? — строго поинтересовалась она.

Мишка молча кивнул головой и, послюнявив палец, с лёгким хрустом перевернул страницу.

— Исть будешь? — всё не уходила бабка.

Сначала Мишка утвердительно кивнул головой, потом, спохватившись, помотал ей в разные стороны, и только после этого, наконец, оторвался от книги. Взгляд его был полностью отсутствующим.

— Тут с дядькой одним авария на море сделалась,— просветил он бабушку.— Пароход в щепки измолотило. Все, вишь ты, утонули.

— Ну, и ладно, коли так-то...— согласилась бабка, не особо вникая в сказанное внуком.— Тебе картоху сюда приволочь или за стол вылезешь?

Мишка аккуратно загнул уголок страницы, чтоб потом легче было найти, где он закончил читать, захлопнул книжку и вылез из-под одеяла. Голову чуть закружило. Он постоял на холодном полу, ожидая, пока голова встанет на место, и начал лихорадочно одеваться. Натянул тёплые лыжные шаровары, запрыгнул в разношенные, дедовы ещё валенки и всунулся в дедов же свитер. Побежал к столу.

— А умываться? — заметила бабка.— Ровно нехристь шлёндаешь. Сперва, как все добрые люди — умойся, а уж потом и за стол лезь.

Мишка тяжело вздохнул и побрёл к рукомойнику. Набрал воды в чашку, помочил в ней зубную щётку и повозил ею в банке с зубным порошком. Начал чистить зубы. Во рту приятно запахло мятой. Хорошее настроение, вызванное от встречи с новой книжкой, не проходило. Хотелось немедленно бежать в кровать и читать снова и снова. Даже обжигающе холодная вода из-под соска рукомойника не испортила нежданной радости. Но бабка всё же умудрилась чуть скомкать утро. Заставила выпить после завтрака микстуру, а в довершение ещё решила, что неплохо было бы внуку подышать над картошкой. Лекарства лекарствами, а народная медицина лучше всего. В итоге Мишка, распаренный, словно после бани, со слезящимися глазами, через десять минут наконец-то умудрился опять попасть в свою комнатку. После народной «ингаляции» у него чуть мозги наружу не вывернуло: он пищал и кричал над парящим чугунком с картошкой, сучил ногами и извивался всем телом, но бабка крепко держала костлявыми сильными руками фуфайку, не давая ему высунуть из-под неё голову. Быстро разделся и снова прыгнул в кровать. Вытащил из-под подушки припрятанную с вечера барбариску, развернул фантик и сунул её в рот. Взяв книгу, нашёл загнутый уголок и погрузился в чтение. Читал, читал и не заметил, как уснул — сказалось-таки ночное

бдение в ожидании грузовиков. Разбудили его Тонька с Наташкой. Они стояли посереди комнаты: обе в чёрных кудрявых шубейках и платках, а Наташку ещё в довершение всего туго перемотали поверх шубейки старым материным пуховым платком — крест-накрест.

— Мы пловедывать тебя плисли! Вот!—заявила Наташка, чуть ли не ползком залезая на стул.— Бабуска тебе пилозков послала, а мы ессё Ваську пливолокли — он у тебя мысей пока половит, ладно? У тебя ведь есть мысы?

Мишка кивнул головой. Кот Васька, вырвавшись из Тоньки-ных рук, мышей, однако, ловить не стал, а сразу запрыгнул по ступенькам на зад тёплой печки, основная часть которой находилась в бабкиной комнате, и, словно сыч, начал исподлобья посматривать оттуда на Мишку. Не забыл, видно, как ещё до болезни Мишка с Валеркой попытались запустить его «в космос», посадив кота на край доски, переброшенной через круглый большой чурбак. Пока Валерка удерживал кота на доске, Мишка прыгнул с высокого Валеркиного крыльца на другой конец «установки». Ваську как-то боком высоко подкинуло в воздух, отчего он взвыл дурным голосом. Приземлившись на край поленницы, «космонавт» задал такого стрекача от «наземной службы», что приятели так и покатились от хохота. Разбросав по дороге несколько поленьев, кот скрылся под сараем и до конца дня оттуда не показывался.

— Вы разболокайтесь,— вдруг спохватился Валерка.— Можно поиграть во что-нибудь.

Наташка, всем телом повернувшись на стуле, вопросительно взглянула на Тоньку, всё ещё стоявшую на одном месте.

— Поиглаем, Тонь?

Тонька, зыркнув на младшую сестру зелёными глазищами, отрицательно покачала головой.

— Нас бабушка ненадолго и отпустила-то. Мы хотели Полу-пса издали наглядеть. А Натка ему ещё косточку припасла.

Мишка молча кивнул головой — ну, конечно! Зачем сидеть дома, когда на улице так хорошо: в небе торчит солнышко, и всё вокруг начинает таять.

— Мы буде к тебе после зайдём,— продолжала Тонька.— Ты нам буквы какие-нибудь покажешь? А то Валерка нас научил трём

буквам, а больше не хочет. Говорит, что маленькие ишшо и нам этого будет. А мне уж осенью в школу идти,— она вздохнула и с надеждой посмотрела на Мишку.

Мишка с радостью согласился. В другое время он, конечно бы, отыскал сотню отговорок, чтоб не сидеть с сестрами, но во время болезни будешь рад всякому случаю скрасить одиночество. И даже с благодарностью взглянул на рыжую Тоньку.

Сестры ушли, а Мишка, схватив пирожок с грибами, снова вернулся на необитаемый остров и начал с волнением следить за развивающимися там событиями. Сестры Кошкины вкатились к нему минут через сорок.

— Посмотрели Полупса? — поинтересовался Мишка.

— Тоня опять боялась,— сообщила Наташка, поворачиваясь в разные стороны, пока Тонька сдирала с неё платки и шубейку.— А я его косточкой наколмила. А тёта Сифилиха нам конфетки дала. И иссо посулила. Вку-у-сные...

В это время в комнату заглянула бабка. Помогла, в свою очередь, раздеться Тоньке, а Наташку легонько пожурила:

— Что это ты, милая девушка, ругаешься-то? Нельзя взрослых называть эдак-то. Никакая она тебе не Цифириха, а тёта Василиса. Запомнила?

Наташка кивнула головой и быстро полезла на печь — искать кота.

— А почему, баба Валя, её так зовут? — спросила Тонька.— Тёту Василису-то?

— Не знаю почему,— отмахнулась бабка.— Мало ли по свету людёв-то нехороших шастает. Кто чего скажет — всё и запоминать, что ли? Непошто это. И некрасиво обзываться-то.

Уложив шубейки в ноги Мишкиной кровати, бабка ушла к себе, пообещав вздуть самовар. Мишка показал рукой на книжную полочку, прибитую к стене над столом, за которым он делал уроки.

— Тоньк, найди там «Букварь», укажу буквы-то.

Тонька быстро залезла на стул и отыскала тоненькую потрёпанную книжку, с разлохматившимися от долгого употребления страницами. К тому же почти на каждой странице был нарисован Мишкиной рукой какой-нибудь рисунок — или весёлая рожица, или какое животное, или самолёты с машинками.

— Какой у тебя букварь интересный,— позавидовала Тонька.— У Валерки не такой красивый. А ты сам это нарисовал?

— Сам,— подтвердил Мишка.— Я вообще люблю рисовать. Мне Татьяна Валентиновна всю жизнь пятёрки по рисованию ставит. Говорит, что мне дальше надо учиться.

В это время с печки, пыхтя и отдуваясь, слезла Наташка. Она прижимала обеими руками к груди кота Ваську.

— Поймала! — гордо сообщила она.— Он слезать не хотел.

— Иди, Натк, буквы глядеть,— позвала Тонька.

Наташка в нерешительности застыла посреди комнаты: с одной стороны, ей хотелось и с котом повозиться, а с другой — притягивал Мишкин разрисованный «Букварь». В конце концов победил «Букварь». Наташка подсела к кровати, а Васька запрыгнул на подоконник и начал выглядывать на улицу.

— Мы уже знаем «А», «Б» и «Я»,— сообщила Мишке Тонька.

— А почему не по порядку? — удивился Мишка.— «Я» ведь в самом конце сидит.

— Потому сто там яблоко,— просветила его Наташка. Мишка немного удивился Валеркиному методу обучения, но

спорить не стал. Более того — решил лупить и дальше в том же духе. Открыл наугад учебник. Попал на букву «М». Там были нарисованы машина и мяч. А на другой страничке женщина протирала стекло, а на неё смотрел из-за стола пацан. Надпись по слогам гласила: «Мама мыла раму». Внизу, уже Мишкиной рукой, были внесены существенные поправки: красовалась большая жирная муха, ползущая по макаронам; маляр, мажущий кисточкой мавзолей, и сильно волосатый мамонт с огромными бивнями, пожирающий мандарины из ящика с надписью «Малайзия». Около мамонта топтались два пещерных человека в шкурах и с копьями, с интересом наблюдающие за ненасытным гигантом.

— А посему слоник апельсины кусает? — поинтересовалась Наташка.— Он голодный? А мне тозе в Новый год мама апельсин дала. Вкуснятинка.

— Это мандарин,— объяснил Мишка.— И не слоник, а мамонт. А эта буква называется «эм». Потому что тут ещё машина, мяч и мама.

— А у нас мама и не такая совсем,— протянула Тонька.— И мальчик с Валеркой не схож. У Валерки волосы рыжие.

— Да?..— подрастерялся слегка Мишка. Но тут же, впрочем, и нашёлся.— Это потому, что «Букварь» мой, а не Валеркин. Поэтому и мама не ваша.

— А это твоя мама?

— Нет, это чья-то чужая мама. Моя красивей была,— и он показал рукой на фотографию в деревянной рамочке, висевшую над кроватью.

Сестры тут же сравнили картинку в «Букваре» с фотографией.

— А всё равно — похоже,— заявила Тонька.— И ты за столом похож.

Тут уж Мишка предпочёл согласиться — у сидящего за столом пацана были такие же кудрявые чёрные волосы. И клетчатая рубашка поразительно напоминала его собственную, в которой он пробегал всё прошлое лето.

— Ну так вот — это буква «эм» — запомнили? — спросил он.— Видите: кончики, как зубцы на кремлёвской стене. Легко запомнить.

— Запомним,— пообещала Наташка.— Там твоя мама ессё стёклыски моет.

В это время в комнату зашла бабушка и позвала всех пить чай с вареньем. Не успели разлить чай по чашкам, как прибежал из школы Валерка. Выдул две чашки чаю с принесёнными сестрами пирожками и начал загадочно кивать головой в сторону Мишкиной комнаты. Мишка подмигнул ему одним глазом - что, дескать, понял — и быстро допил из своей кружки. Валерка, уже вылезая из-за стола, предупредил сестрёнок, чтоб заканчивали посиделки и шли домой. Те молча покивали головами.

— Чего у тебя? — спросил Мишка, едва они прошли в комнатку.

Валерка на всякий случай оглянулся по сторонам и, только убедившись, что его некому подслушивать, радостно выпалил:

— Я сегодня Сашке Малованину навалял! Так юшку из носу ему и пустил!

Мишка испустил какой-то дикий индейский клич и хлопнул дружка по плечу. После этого они, словно мячики, заскакали по комнате, корча друг другу весёлые рожи и размахивая над головами руками.

— Оздоровел уже? — всунула в дверь голову бабушка.— Завтра тогда в школу пойдёшь.

Мишка спохватился и быстро занырнул под одеяло. Радость мальчишек имела под собой вполне объяснимые причины. Второгодник Сашка Малованин, которого все звали Кирпичом за его всегда румяное толстощёкое лицо, уже давно верховодил в их классе. Он пытался устанавливать какие-то свои порядки и лупил поодиночке мальчишек, если те его не слушали. Боялся только подступаться к крутихинским: братанам Кузнецовым и Ваське Андрееву, так как они всегда держались вместе. Поэтому Сашка предпочитал их просто не замечать, чтобы не ронять свой авторитет. А уж высоковских — Мишкина и Валеркина полудеревенька в три дома издревле называлась Высокое, потому что прочно угнездилась на высокой горке — Сашка ни во что не ставил. Правда, когда приятели были вдвоём, Кирпич тоже их игнорировал, но когда кого-то из них не было в школе, как вот сейчас, Малованин не упускал случая показать свою силу. Осенью здорово-таки досталось Мишке, когда Валерка с отцом выкапывали картошку, а два дня назад Кирпич сумел поколотить Валерку. И вот сегодня Сашка получил всё-таки достойный отпор. Поэтому радости мальчишек не было предела.

— Как изловчился-то? — поинтересовался Мишка.

— Да... он меня скрутил уж, почитай,— смущённо признался Валерка.— Только я уж сумел как-то извернуться, да и разогнулся. А головой ему в нос и досталось. Сразу кровь пошла — у него, оказывается, нос слабый.

— Не то, что у меня,— припомнил Мишка.— Вон, как я в стенку влупился у тебя на поветях? Даже изба зашаталась, а носу — хоть бы хны!

— Да, у тебя нос крепкий,— подтвердил Валерка.— А кровь-то у Кирпича потекла, дак я его толканул ещё — он так и упал. Лежит себе, зажался весь, и за нос ладонями держится. Я не стал уж лежачего бить.

— Правильно,— согласился Мишка.— Лежачих не бьют. Дак это чего выходит-то, а? Если Сашка приставать начнёт, то сразу ему головой в нос бодать, что ли?

— Точно! — обрадовался Валерка.— Он сразу и отстанет. И в другой раз не полезет.

В комнату зашли Тонька с Наташкой, взяли с Мишкиной кровати свои шубейки и, под пристальным взглядом старшего брата, ушли одеваться в бабкину комнату.

— Чего они здесь? — кивнул на сестёр Валерка.

— Да буквы им показывал.

— Ага, меня тоже постоянно достают — кажи им буквы, да и всё тут. Делать мне нечего.

Валерка заметил задремавшего на подоконнике Ваську. Подошёл, открыл форточку и вытолкал кота на улицу.

— А я сегодня грузовика на тянучке видел,— вдруг вспомнил Мишка.

— Ух ты! — сразу заинтересовался Валерка.— Какого?

— «ЗИЛа». Его «ГАЗ» на буксире тянул. Валерка недоверчиво взглянул на друга.

— Зилок сильнее будет. Чего это его газончик-то попрёт? Не перепутал?

— А сломаешься дак — и на себе, не только на газике потащишь.

Тут Мишка вспомнил, как Робинзон Крузо вырубил в лесу лодку, а до моря дотащить её так и не сумел. Сразу же принялся взахлёб рассказывать Валерке прочитанное. Тот сидел, буквально разинув рот от удивления, и уважительно поглядывал на обложку книги.

— Ишь, как досталось-то мужику,— сказал он, когда Мишка остановился.— Один на острове — не слабо! У нас вон, помнишь, два года назад Митя мошкинский заблудился. Через два только дня под Соколом выгребся. И то — за двое суток едва не рехнулся. А у тебя он сколько уж на острове сидит?

— Да года три уж. Не меньше,— подсчитал Мишка.

— А чего это он с зонтиком нарисован?

— Я пока ещё до зонтика не добрался.

Некоторое время оба помолчали. Наконец, Валерка поднялся и, словно взрослый, протянул Мишке руку.

— Пойду я. А ты смотри — к выходным-то готовься. Скворешню приколачивать станем.

Глава 3

На другое утро Валерка забежал перед школой и забрал выполненное Мишкой домашнее задание.

— Ты давай там, держись,— посоветовал ему Мишка.— Если Кирпич начнёт приставать — так в нос ему и бодай. Глядишь, отучим кулаками-то махать.

Едва за Валеркой закрылась дверь, Мишка бросился лихорадочно одеваться. Сегодняшней ночью, после приёма микстуры, ему пришла в голову неожиданная мысль: нужно нарисовать карту. Когда эта идея пришла ему в голову, то сразу же на миг перехватило дыхание, а сердце забилось так сильно, что проедь мимо окна грузовик — Мишка его наверняка не услышал бы. Карта! Вот чего им с Валеркой, оказывается, не хватало! Пока они с Валеркой кто? Обычные четвероклассники, ничем особо не выделяющиеся из остальных пареньков и девчонок. А будет у них кар-_, та — так сразу все и начнут им завидовать и взахлёб просить её перерисовать. Каждому ведь захочется иметь подробную карту близлежащих окрестностей. Только Мишка с Валеркой никому не дадут её срисовывать. Нет, не на таких напали! Ну, только если Татьяна Валентиновна — учительница природоведения, географии, рисования и ещё черчения в старших классах — попросит себе на память, то ей, пожалуй, можно будет скопировать. Да ещё Сан Санычу — директору колхоза, вечно разъезжающему на своём «Козлике» по бригадам. Ему-то карта будет позарез необходима. Ну, если ещё и фельдшерице Антонине Павловне — ей тоже нужно. Да участковому Андрею Богдановичу. Да директору гаража, да... Тут Мишка окончательно запутался в подсчётах. Выходило, что карта нужна всем. Причём, нужна позарез. И как это раньше они все могли обходиться без карты? Как, например, Андрею Богдановичу узнать, в какой деревне скрывается особый преступник? Как лучше всего к нему подобраться? Хотя... насчёт преступника, Мишка, пожалуй, того... Перехватил через край, что называется. Какие у них тут преступники, а уж тем более особые? А что, если появятся вдруг у них в лесах неожиданно сбежавшие тюремщики? Да узнают, что у Мишки есть карта. И прямиком к нему и сунутся. Заберут карту, да и начнут по лесам шельмовать, паразиты. И сделаются неуловимыми. Кто их тогда поймает? Но, впрочем, это всё ерунда на постном масле, как говорит Валеркин отец. Откуда сбежавшие бандиты узнают, что у Мишки есть план местности? Да вообще-то никто про бандитов здесь и слыхом не слыхивал. Так что этот пункт можно смело вычёркивать. А с другой стороны: будь такая карта у Мити мошкинского, то и не проплутал бы он два дня по лесам и болотам. А сразу бы и назад пришёл.

В общем, Мишка твёрдо укрепился в своём намерении составить карту. То-то все удивятся! И будут поздравлять их с Валеркой. И благодарность объявят. Вот! Валерке в составлении карты тоже отводилась немаловажная роль. Ну, ещё бы! Мишка с Валеркой сызмальства неразлучны и всё привыкли делать вместе. Даже бабка Валя уже считает Валерку почти своим внуком и точно так же, как и Мишку, может выругать по любому пустяку. А то и за хворостину схватиться. А Валеркины родители — дядька Саша и тётя Нина, а также бабушка Маня — тоже ничем не отличают Мишку от Валерки. Так вот они и живут дружно. А Мишка пока ничего не сказал другу о карте по одной только причине: начать он хотел сам. И увидеть, как вытягивается от удивления Валерки-но лицо, когда он покажет ему начатое дело. Карта! Это не скворешню повесить! Хотя и скворешня тоже — дело нужное и немаловажное. Будь карта острова у того же Робинзона, то он бы уж знал наверняка, где выстроить себе хижину или начать вырубать лодку. Даже не позавтракав, Мишка сразу уселся за стол. Достал чистый лист бумаги и коробочку цветных карандашей. Красным карандашом красиво вывел печатными буквами вверху листа: «Карта местности». Чуть полюбовался надписью. Начало было многообещающим. Коричневым уже цветом нарисовал в центре будущей карты три маленьких квадратика. Возле каждого квадратика дорисовал ещё по одному — совсем уже крохотному. Дома с сараями вышли на славу! Возле Валеркиного дома посадил ещё три точки — второй сарай, баню и колодец. Остро отточенным простым карандашом сделал внизу подпись — Высокое. Провёл через квадратики-дома две параллельные волнистые линии — дорогу. Немного посидел, размышляя, в какую сторону двигаться дальше. Решил, что лучше к Большому Двору. Как-никак, а маленькая столица всё же. Неожиданно сообразил, что Высокое оттого и Высокое, что стоит на горе. А как обозначать на карте горы? Достал с полочки над столом Малый атлас мира и открыл наугад посередине. Попал на Австралию. Долго-долго смотрел, но так ничего и не выяснил. Видел голубенькие червячки рек, блюдца озёр, какие-то заштрихованные территории и участки в точках. Что это? Неожиданно его осенило. Нужно смотреть начало! Там наверняка даются объяснения. Так. Первым делом, оказывается, нужно вычислить масштаб. Как это он сразу не сообразил? Прикинув в уме, что его дом примерно метров пять на пятнадцать, измерил линейкой нарисованный на карте прямоугольник. Вышло пять миллиметров на три. Теперь уже можно вычислить масштаб. Достал черновик и минут пятнадцать, сопя от напряжения и высунув от усердия кончик языка, производил необходимые вычисления. Вышло — один к трём тысячам. Солидно! Но вроде неправильно. Если в одном сантиметре три тысячи метров, то его дом растянется аж на полтора километра! Мишка представил себе такой дом и даже присвистнул от удивления. Хлопнул себя по лбу. Оказывается, всё гораздо проще! Нужно не умножать, как он делал вначале, а делить! Поделил сантиметр на два и на два же стену дома. И снова запутался. Потом представил, что в одном сантиметре две стены и тут же отыскал искомый ответ. И даже рассмеялся от простоты решения. Вышло один к тридцати. Не так солидно, как первоначальный вариант, но зато верно. Тут же и добавил вверху листа найденные цифры. Так, это сделано. Теперь дальше. Отметки высот над уровнем моря. На какой высоте от уровня моря находится их деревня? Здесь Мишка зашёл в тупик. Во-первых — от какого моря? И как высчитать эту высоту? По тому же атласу убедился, что ближе всех находились Белое море и Финский залив Балтийского. Ну, ладно. Пусть будет Белое. А дальше?..

Тут в комнатку вошла бабка, на ходу заплетая не больно длинную косу. В уголке тонких сухих губ она держала две шпильки.

— Уроки учишь? — поинтересовалась она, заматывая косу пучком на затылок и ловко закрепляя его шпильками.

Мишка тут же перевернул лист, чтоб бабка ничего не заметила.

— Ага.

— Таблетки пил?

— Я, бабушка, наверное, выздоровел уже,— ответил Мишка.— И голова уже не вертится, и кашля нет. Можно завтра в школу.

Бабка подошла, взяла с тумбочки ложку и, повернув Мишкину голову к окну, заставила его открыть рот. Черенком ложки прижала язык книзу. Долго всматривалась.

— Красное ишшо. Сиди, буде, дома. А в школу уж с понедельника побежишь. И таблетки чтоб выпил. И микстуру.

Мишка вздохнул: он знал, что с бабкой спорить — себе дороже. Если уж на чём своём упрётся, то и с места не сдвинуть. Поэтому он покорно проглотил горькую микстуру и запил две таблетки водой из стакана. Но на бабку всё же обиделся и отказался идти завтракать.

— Быстро за стол! — скомандовала бабка. В её голосе послышались угрожающие нотки.

Но Мишка — недалёкая и родня-то бабкина — тоже решил идти на принцип.

— Не хочу!

Бабка неожиданно сдалась.

— Ну, и как хочешь. Второй раз разогревать не стану. Сиди, буде, голодом.

Бабка давно ушла, а Мишка всё сидел за столом, тупо уставясь на маленькую группу квадратиков с надписью — «Высокое», и продолжал обижаться на бабку.

«Вот уйду летом от неё в лес жить, дак тогда и попляшет! Шалаш сделаю из веток, удочку с собой возьму и стану дикарём. Рыбу ловить буду, грибы собирать, а хлеба мне Валерка натаскает. Вот и пусть бабка бесится. И ищет его везде. Его даже участковый Андрей Богданович не обнаружит. Потому что у Мишки будет карта местности. А у участкового такой карты не будет. И вообще, ни у кого не будет. Только у них с Валеркой. Кому надо, дак пусть сам себе и чертит. А с собой надо взять старую кастрюлю, что в сенях в столе стоит — она ещё и не дырявая вовсе. Просто одной ручки не хватает. Да спичек побольше, да нож с топором. Соли. Одеяло старое с поветей. Фуфайку дедову. Сапоги по болоту шастать. Крупы какой-нито уху мастерить...»

Тут Мишка улыбнулся, когда представил себе, без чего ему в лесу просто не выжить. Получалось, что надо с собой тащить такую кучу вещей, что если он всё возьмёт, то им с Валеркой и за два дня этого не перетаскать будет. Да и как бабка без топора-то управится? Топор-то у них один всего.

«Ладно, не буду в лес уходить, поживу ещё дома»,— решил он и снова принялся за составление карты.

Глава 4

В воскресенье, прямо с утра, Мишка, уже окончательно выздоровевший, сидел в гостях у Кошкиных. Тонька с Наташкой ещё спали на своей кровати в углу за занавеской, но все остальные домашние были на ногах. Тётя Нина месила в кухне тесто для пирогов, и его кисловатый запах разносился по всей избе; дядька Саша сидел у припечка и курил, пуская дым в отдушину для самовара; у окна бабка Маня навивала из большого клока шерсти толстую серую нитку. Рядом с ней на подоконнике торчал кот Васька и с интересом следил за снующим туда-сюда веретеном, изворачивая голову набок. Мишка с Валеркой сидели у другого окна рядом с пузатым старинным комодом. Из приоткрытого слегка среднего ящика комода тонко и вкусно пахло нафталином. А за окном прямо с утра творилось что-то невообразимое. Солнце било с неба мощной стоваттной лампой, и радостно орали воробьи. Снег, в большинстве своём, стаял. Кое-где ещё лежали большие снежные заплаты, но и они серели и съёживались прямо на глазах. Мимо отводка Валеркиного палисадника торопливо бежал ручеёк. Возле него прогуливалась ворона и что-то долбила своим мощным клювом. Неожиданно она резко подхватилась и взмыла вверх. На её место прибежал Цифирихин Полупёс. С интересом огляделся и, не обнаружив вороны, принялся жадно лакать из ручейка воду. На крыльцо Мишкиного дома вышла бабка с двумя половиками. Вытрясла их, приложила руку козырьком к глазам и посмотрела вдоль улицы. Потом взглянула на небо и ушла в дом.

— Будем сегодня Долговку зарисовывать? — спросил Валерка.

Мишка кивнул. Он уже разбросал по карте близлежащие деревни и частично протянул по памяти дорогу. Нарисовал начало болота в лесу — дальше не хватило места. А вот вспомнить все изгибы речки Долговки они с Валеркой так и не смогли. И поэтому сегодня, после того, как повесят скворешню, собрались идти и смотреть перекаты и повороты Долговки. В комнату вошёл дядька Саша.

— Ну, что, орёлики? Оболокайтесь, да и пошли на улку. Птицын дом станем весить.

— А когда, дядь Саша, скворцы прилетят? — спросил Мишка.

— А погоди вот чуть-чуть. Когда привесим скворешню, дак сразу и припожалуют.

— Папка, а отчего к нам аисты не прилетают?

— Аисты? — дядька Саша взглянул на задавшего вопрос Валерку и потянулся пятернёй к своей медной шевелюре. Почесал макушку и обезоруживающе улыбнулся, блеснув ровной полоской мелких зубов.— Дак ведь холодно у нас, вот они и не прилетают. Кабы мы где в Белоруссии жили... Там — пожалуйста. Там такие аисты водятся... Бобры, а не аисты! Ну, бегом одеваться!

Мишка с Валеркой наперегонки кинулись к вешалке. Выбежав в заук, они немного потоптались возле крыльца, а потом Валерка подбежал к окну, возле которого сидела в избе бабушка. Тут же начал строить через стекло страшные рожи коту Ваське. Тот равнодушно поглядывал на Валерку, а затем и вовсе отвернулся. Дядька Саша уже деловито тащил к берёзе длинную деревянную лестницу. Конструкция скворешни была в этом году особенной: вокруг летка были наколочены по периметру четыре кусочка тонкой доски — вместо одного, внизу. Это было сделано для того, чтобы Васька не смог дотянуться лапой до птенцов, как уже не однажды бывало. Это Валерка с Мишкой сами придумали, а дядька Саша одобрил и смастерил досочки. Через десять минут скворешня была прибита. На длинном двухметровом шесте, и вокруг не было ни одной толстой ветки, способной удержать кота. К тому же её прекрасно было видно из Валеркиной комнаты и из летней горницы. Дядька Саша слез с берёзы и, поставив на место лестницу, полюбовался вместе с мальчишками на птичий домик.

— Ну, скоро, глядишь, и прилетят. Скворцы-то...

— Скорей бы...— вздохнул Валерка.

Тут на крыльцо выкатились Тонька с Наташкой. Они только что проснулись и тёрли кулачками глаза.

— Вы уже скворешню повесили? — обиженно заныла Тонька.— Без нас?

— Спите долго! — ухмыльнулся Валерка.

Тонька уже готова была разреветься, но тут Мишка, сделав страшные глаза, напугал девчушек:

— А вы чего это раздетые-то выскочили? Сейчас к вам грипп прицепится!

Сестры заверещали и моментально исчезли в избе. Мальчишки захохотали. Даже и дядька Саша улыбнулся. Тут в окно кухоньки требовательно стукнула несколько раз тётя Нина.

— Пойдёмте, гвардия,— сказал дядька Саша.— Пироги уж налажены.

Друзья стояли за Цифирихиным домом там, где дорога плавно уходила вниз и потом уже, в низине, шла через мостик дальше на Большой двор. Внизу снега было гораздо больше, чем в деревне, но берега Долговки резко выделялись на фоне снежной целины. Мишка достал карандаш и начал старательно наносить на лист бумаги изгибы речки. Сначала Валерка заглядывал товарищу через плечо, но потом ему это надоело, и он начал подзывать к себе Полупса, торчавшего возле своего огорода. Однако Полупёс никак не реагировал на слабый Валеркин свист и причмокивания языком и продолжал всё также сидеть на освобождённом от снега пятачке земли.

— Слушай, Мишка, а зачем нам карта? Мы с ней, чего — за грибами, что ли, шастать будем? Ведь всё равно дальше Сухого лога и болота не ходим. А в Мошкинскую загонку нас без взрослых и так не отпускают.

Мишка уже и сам, пожалуй, не смог бы ответить на заданный Валеркой вопрос. Действительно, для чего им карта? Это сначала всё казалось новым и интересным. А на самом-то деле все окрестности их деревни давным-давно уже изучены. Ладно, если б это оказалась какая-то старинная карта, где были обозначены спрятанные клады. Тогда да. Тогда можно было бы добыть сокровища

и прославиться на весь район. А с такой картой? И смех, и грех. В школу, что ли, с её помощью ходить? Так ведь дорога накатанная. И захочешь, да не собьёшься. И поэтому, спрятав в карман карандаш и бумагу, Мишка признался другу.

— Аи сам не знаю. Повешу хоть тогда над столом. Всё хоть веселей будет.

— Пошли Полупса палкой потычем? — тут же предложил Валерка, вмиг позабывший о ненужной больше карте.

Глава 5

А в школе новость: Татьяна Валентиновна предложила классу завести дневники погоды и каждый день заносить в них утреннюю и вечернюю температуру, а также все природные явления.

— Это очень интересно и увлекательно,— говорила она.— Климат на нашей планете стремительно изменяется. Старые народные приметы в большинстве своём уже не оправдываются. Хотя многие ещё и действуют. Наши предки веками составляли этот народный календарь погоды. Вот, например, кто может хоть что-то вспомнить из народных примет, связанных с погодой?

— Я! — неожиданно бухнул со своего места Сашка Малованин.

— Пожалуйста, Саша. Слушаем тебя.

Кирпич, всё так же, не вставая, но заметно нервничая — наверное, впервые в жизни вылез поперёд всего класса — протянул:

— Дед говорит, что если в Чистый понедельник дождя или снега нет, то лето будет плохим... В смысле грибов и ягод.

— Молодец, Саша,— похвалила Татьяна Валентиновна.— Теперь объясни классу, когда бывает Чистый понедельник.

— Так он был уже,— ещё больше обычного покраснел Малованин.

— А когда был? Число помнишь? Сашка смущается всё сильнее.

— Он... не по числам бывает,— наконец как-то скомкано мямлит он.

— То есть? — тонкие брови учительницы удивлённо приподнялись вверх и стали похожи на два маленьких коромысла.

Сашка поднялся с места, и было заметно, что сам уже не рад тому, что так опрометчиво вылез вперёд. Цвет его лица, хоть это казалось и невозможно, был краснее, чем пионерский галстук, повязанный на шее.

— Он, это... ну, Чистый понедельник — это... начало Поста, как бы...

Класс сдержанно захихикал. Тут же по нему пронеслись весёлые шушуканья.

— Ты верующий? — сделала круглые глаза Татьяна Валентиновна.

— Нет!.. У меня дед крепко в Бога верит. Сам постится и нас всех заставляет. А я — нет. Лив церкви-то не бывал ни разу!

— Садись, Малованин. Хотела тебе хорошую отметку поставить, но теперь ничего ставить не буду. К тому же останься после уроков.

Класс притих. Все пятнадцать человек чуть ли не испуганно смотрели на Кирпича. Впрочем, его часто оставляли после "' уроков. Но попадало-то ему в основном за хулиганство, а уж никак не за правильные ответы. Все прекрасно помнили, как осенью, когда в школу неожиданно пришла с крестиком на шее Катька Смирнова, её заставили перед всем классом снять крест. Потом весь день она простояла у доски и плакала от обиды, а класс в обязательном порядке должен был смеяться. А после уроков директор школы Константин Николаевич задержал класс и долго читал им лекции о том, каким обязан быть современный пионер. А Катька-то и не виновата была вовсе. Её бабка в церковь отвезла и окрестила. И после этой экзекуции она неделю не появлялась в школе.

На перемене Мишка с Валеркой неожиданно подошли к Кирпичу.

— Ты это, не дрейфь, Сашка,— сказал Мишка.— У меня бабка тоже в Бога верит. Дак и чего теперь — из пионеров гнать, что ли?

— А совсем я и не боюсь! — ответил Сашка, хотя было видно, что он сильно переживает о случившемся.

— Ты сказал, что дед вас поститься заставляет? — спросил Валерка.

— Ну да! Сам ничего мясного и молочного не ест, и нам не даёт. Скоро совсем исхудаю,— и Малованин похлопал себя по животу.— С утра только кусок булки с чаем съел.

— И долго так надо-то?

— Долго. Семь недель чередом не пожрать будет. Аж до Пасхи.

— Дела...— протянул Мишка.— Во, а у меня бутерброд с салом есть. Будешь?

— Спрашиваешь!—возликовал Кирпич.— Давай! Я даже гвозди могу сожрать, лишь бы в бульоне курином полежали...

После уроков Валерка с Мишкой дождались Малованина на улице возле школы.

— Ну, как? — одновременно спросили они, едва Сашка сбежал с высокого деревянного крыльца.

— Ас директором пришла вместе. И ну давай всё выпытывать: про деда там, да кто ещё в семье верит... Задолбали!

— А ты?

— А я чо? Дурачком прикинулся, да и рассказал, как в поповском саду яблоки тырили. Ещё и штаны порвал, когда через забор сиганул. Они посмеялись, да и отпустили.

Мишка озадаченно почесал затылок.

— Так ведь поп-то аж в Доре живёт. Как вы туда попали?

— У меня там тётка. В гостях у неё осенью был.

Дор находился в семнадцати километрах от Большого двора. Рядом с ним проходило шоссе на Архангельск, и поэтому там была своя школа и даже церковь. Попа Мишка видел всего один раз в жизни. Когда умер его дядя Коля — отец Верки Абакшиной. Важный объёмистый батюшка приехал на кладбище на собственной «Волге», облачился в ризу и что-то такое пел возле могилы. К тому же у него был маленький, аппетитно дымящийся горшочек на длинной цепочке, которым он постоянно размахивал. Запах напоминал Мишке горящую в костре хвою. После кладбища батюшку позвали на поминки и усадили на самое почётное место в избе. А ещё Мишку поразило то, что даже взрослые дядьки, ругавшиеся иногда с самим председателем, смиренно подходили к попу и целовали ему руку. Для себя Мишка тогда сделал вывод, что церковная власть будет куда как сильней гражданской, и очень

этому удивился. А бабка потом объяснила, что их жизнь на земле временная, а настоящая-то жизнь в аккурат и начинается после смерти. Поэтому все и относятся так уважительно к представителям церкви. Короче, запутала внука окончательно. Как так — жизнь временна? Вон, все живут да и живут себе. А оттуда никто ещё не приходил с рассказами о том, какое там житьё. Мама как уж Мишку-то любила. Непременно, если б жила после смерти, то пришла бы хоть на минутку попроведовать сына. А не пришла же. Или у них там строго с этим? Детально всё обсудив с Валеркой Кошкиным, они, было, сунулись с расспросами к его отцу, который многое знает. Но — странное дело!—отец не захотел им ничего объяснить. И даже сказал, чтоб с ерундой к нему больше не приставали. Официально считается, что Бога нет. Ну, так и идите уроки учить, и нечего тут... Здесь ребятишки почувствовали, что зашли со своими расспросами сильно далеко. И для себя решили: Бог есть. Только почему-то его от маленьких прячут. Ладно, будут взрослыми — разберутся. И ещё Мишка подумал, что Бог похож на дорийского батюшку — такой же важный, представительный и в бороде. Поэтому его все так и боятся.

По дороге домой только и разговоров у пацанов было, что о Малованине, его деде и учителях, которые сильно не любят религию.

— А ты заметил, как Кирпич хлеб с салом зачавкал? — захлебываясь от восторга, вспоминал Валерка.— Аж за ушам пищало.

— Ага. Хорошо, что нас не заставляют поститься.

— А давай наперегонки до той лужи?

С того дня Мишка с Валеркой начали регулярно снабжать Малованина бутербродами с салом. Тот жал им руки и горячо благодарил за такую поддержку. А однажды предложил им после уроков сходить к нему в гости: у отца ощенилась Найда — здоровенная полуовчарка волкодав. Не без робости друзья переступили порог дома Малованиных. Мишке отчего-то представлялось, что все стены дома должны быть завешаны иконами. Но дом оказался, как дом. Правда, двухэтажный, что являлось большой редкостью. А иконы висели только в красном углу — штуки

три или четыре. Под иконами же сидел Сашкин дед и сучил дратву. Невысокий, в очках, с какими-то седыми клочками волос за ушами.

— Из школы прибежал? — весело поинтересовался он у Сашки.— А чьи этта робетишки будут?

— А это высоковские: Мишка Абакшин да Валерка Кошкин. Мы учимся вместе. Нам, дед, щенков посмотреть, а?

— А-ха-ха! — вдруг задребезжал мелким смешком дед.— Мог бы и не говорить, что это Кошкин. Вылитый Андрюха, да и точка! Такой же рыжий!

Мишка с Валеркой недоумённо переглянулись — что ещё за Андрюха? Но дед поспешил внести ясность.

— С Андрейкой-то Кошкиным вместях воевали. Геройский мужик был — дед-то твой! А вот помню, как квантунцам наподдавали!.. Так оне, бедные, сразу замиряться полезли. Пощады просили, значит. Жалко, что Андрей там и остался. Мы бы с ним тута таких делов натворили!.. А уж гармонист какой был!..

— Нам бы, дед, щенков глянуть,— поняв, что воспоминания деда затянулись надолго, вклинился Сашка.

Дед смутился.

— Да бегите, бегите. Смотри, чтоб Найда не покусала. Да, парнёк... Как Марья-от поживает? Не болеет?

Тут уж ребята сообразили, что дед спрашивает о Валеркиной бабушке.

— Хорошо живёт,— ответил Валерка.

— Ну, и ладно,— согласился дед и снова принялся за дратву.

Найда лежала в горнице на втором этаже в специально сколоченном для неё ящике с низенькими бортами. Через горницу проходила труба печи, поэтому там было относительно тепло. Вдоль стены висела на гвоздиках самовязанная сеть — видимо, отец и старшие Сашкины братья были заядлыми рыболовами. Тут же на столе лежал полуразобранный лодочный мотор.

— Где сети ставите? — с видом знатока поинтересовался Валерка.

— Не в Долговке же! —усмехнулся Сашка.— В Исады ездим, да ещё к Устью. И, между прочим, мы с дедкой сами за зиму эту сеть связали.

При приближении ребят Найда оскалила длинные белые зубы и тихо заворчала. Но Сашка, не обращая на её грозный рык никакого внимания, смело полез ей под брюхо и добыл оттуда два маленьких буро-коричневых попискивающих комочка.

— Во какие! Двоих и выродила только. Батька говорит, что большими быть обещают. Знаете, кто отец у них? Шапокляк егерский.

Шапокляка Мишка с Валеркой знали хорошо. Иногда егерь дядя Антон заходил по пути к Валеркиному отцу и подолгу сидел с ним на завалинке. А Шапокляка — здоровенного мохнатого волкодава — обязательно привязывал у сарая. В такие моменты даже Цифирихин Полупёс боялся пробежать мимо Валеркиного дома и смирно забивался под своё крыльцо. Однажды Шапокляк встал на задние лапы, оперевшись передними о поленницу, и долго рассматривал сидящего на берёзе Ваську. При этом его голова возвышалась над поленницей, словно сторожевая башня. Когда егерь ушёл, то Валерка с Мишкой тут же подбежали к поленнице. Их макушки еле дотягивали до края плотно сложенных дров.

— Вот это... машина! — сказал тогда Мишка Валерке. Другого слова ему просто не пришло на ум.

Пока щенков держал в руках Сашка, то Найда хранила относительное спокойствие. Но, как только они перекочевали в руки Мишки и Валерки, собака привскочила на своей подстилке и снова зарычала. Валерка тут же поспешил передать своего Сашке, а вот Мишка всё никак не мог расстаться с этим комочком жизни, расположившимся у него в руках. Щенок доверчиво тыкался крохотным розовым носиком Мишке в ладошку и елозил по ней голым горячим пузом. Глаза у него ещё не прорезались, и он, видимо, мог общаться с окружающим миром лишь посредством обоняния. То и дело поднимая маленькую головку с несоразмерно пока большими ушами, щенок ловил витающие вокруг него запахи. Мишка подносил губы к самой его мордочке и что-то ласково нашёптывал ему. Найда неожиданно успокоилась и снова улеглась на подстилку. Тем более что у неё уже был один из щенков. Но всё хорошее быстро заканчивается. В горницу неожиданно

вошёл один из старших Сашкиных братьев — десятиклассник Василий. Он притащил какую-то запчасть к лодочному мотору. В горенке резко запахло керосином. Василий — точная копия Сашки, только в два раза больше и уже с усами, тут же прогнал ребятишек во двор. Сашка вызвался проводить приятелей хоть бы до дороги на Высокое.

— Слушай, Сань,— неожиданно для себя вдруг спросил Мишка.— А как бы мне этого щенка добыть? С розовым носом который...

— Ой, не знаю... Батя их уж пообещал кому-то. Каким-то охотникам знакомым. Из Дора.

Мишка даже остановился.

— Да? Жалко-то как...

Он уже представлял себе, как заберёт домой щенка, вырастит его и он станет для него самым лучшим другом. После Валерки, конечно. Но Сашка, неуверенно шмыгнув носом, вдруг пообещал на всякий случай спросить у отца. Мало ли... Распрощавшись с новым товарищем, Мишка с Валеркой побежали домой. Дорога полностью раскисла, и поэтому они шли вдоль обочины по давно набитой ими же самими тропинке. Слева и справа расстилались поля, покрытые серой прошлогодней травой. Лишь далеко, возле почти самой их деревни можно было увидеть тёмную полоску леса.

— Смотри! — неожиданно закричал шедший впереди Валерка и вытянул руку куда-то влево.— Лиса!

И точно. Метрах в ста от них, то припадая всем телом к земле, а то распрямляясь стремительной пружиной и подскакивая кверху, мышковала лисица. Ребята тут же засвистели, заулюлюкали, а Валерка даже на всякий случай швырнул комком земли. Лиса оглянулась, заметила ребятишек и не спеша потрусила по полю.

— Некрасивая какая-то,— заметил Мишка.— В клочьях вся.

— Линька у них,— объяснил Валерка.— Батя говорит, что лису добывают только зимой. Тогда у них самый лучший мех.

Глава 6

Мишка сидел у раскрытого настежь окна и мечтал, глядя на улицу. Как было бы хорошо, если бы уже завтра наступили летние каникулы! Не надо было бы таскаться каждый день в Большой двор и сидеть на уроках. Сам себе хозяин! Но каникулы наступят только через две недели. И как раз это время — Мишка уже знал об этом по собственному опыту — самое тягучее время в году. Оно будет растекаться, как патока, медленно плестись изо дня в день, отдуваясь, хромая и делая незапланированные остановки. Но, едва только начнутся каникулы — всё. Время помчится так, что за ним не уследишь глазом. Три летних месяца пролетят, как одна неделя. Неважно, что будет за окном: дождь или солнышко, ночь или день. Весь мир будет принадлежать только им с Валеркой. И, как обычно, найдётся столько дел, что только успевай поворачиваться! Но всё равно лета не хватит. Почему так происходит — Мишка не знал.

Он вздохнул, придвинул поближе к себе дневник погоды и, взглянув на висящий за окном термометр, занёс его показания: +20. Потом поскрёб авторучкой за ухом и посмотрел на небо. Записал в дневник: кучевые облака (три штуки), ветра нет, солнечно. Высунулся в окно. В палисаднике бабка сажала какие-то семена.

— Ба, какие приметы знаешь? — спросил Мишка.

— А знаю, что учиться не будешь, дак дураком и выростешь,— тут же и откликнулась бабка.

— Да нет, мне народные приметы надо,— захихикал внук. Бабка разогнулась от грядки и взглянула на дом Кошкиных.

Заметила сидящего на крыльце Ваську.

— Вон, видишь, кот морду лапой скребёт? Гостей намывает. Самая верная примета. А ежели ещё головня в печи дымится — тоже к гостям.

— Да мне, ба, нужно в дневник записывать приметы, с погодой связанные. Нам в школе задание задали.

Бабка провела рукой по пояснице.

— Вишь ты,— улыбнулась она,— поясницу не ломит. Дожжа, значит, не будет. Вёдро,..— и, посчитав, что вспомнила примет достаточно, снова нагнулась к грядке.

Мишка тяжело вздохнул — вот и поговори с бабкой! Ничего не знает. Вот баба Маня у Валерки — это да! Столько уже примет им наговорила — только успевай записывать! Внезапно его осенило. Схватив ручку, он тут же принялся строчить в дневнике: «На берёзе у Кошкиных поселились скворцы. В скворешне. Скво-решню мастерили сами с дядей Сашей Кошкиным. Кот птенцов не достанет, потому что прибили к окошку планки». Но, посчитав, что Татьяна Валентиновна не поймёт, как выглядят заградительные противокотовые меры, тут же и нарисовал рядом с записью скворешню. Скворешня вышла красивой. Мишка чуть полюбовался на неё, подумал и подрисовал рядом двух скворцов. Домашним заданием по погоде остался доволен. Быстро решил математику и побежал на улицу. Свежая, шелковистая, ещё ни разу не кошенная в этом году травка в зауке приятно холодила босые ступни.

— Куцы, пострелёнок? — тут же заметила его бабка.— Думаешь, воскресенье, дак и уроки учить не надо?

— А я уже всё сделал,— откликнулся Мишка.

— А за картошками в яму кто пойдёт? Опеть бабке старой прикажешь?

Мишка схватил стоящее в крыльце пустое ведро и побежал в конец деревни. Там за домом Цифирихи находились ямы — невысокие, как раз в рост Мишки, крытые срубы, в которых хранились зимой всякие овощи. Толкнув рукой резко заскрипевшую дверку, Мишка полез внутрь. Заметил висящее прямо над дверью здоровенное серое осиное гнездо.

«Во, надо Валерку позвать,— подумал он,— сорвать гнездо в банку и сжечь его потом на костре. Непошто, чтоб осы тут жили».

Откидав рваные пальтушки, которыми был закрыт щит в саму непосредственно яму, Мишка смело полез вниз по шаткой скрипучей лесенке. Когда до дна ямы остались две ступеньки, он распрямился и достал оставленное наверху ведро. С удивлением заметил, что голова возвышается над краем ямы. В том году со второй ступеньки он не видел, что творится наверху.

— Ура! — в полный голос закричал он.— За зиму на целую голову вырос!

Обрадованный сверх всякой меры этим открытием, он быстро набросал в ведро картошки и вылез из холодной ямы, в которой

даже в самый жаркий день было чуть больше нуля градусов, наверх. Приведя всё в первоначальный вид и захлопнув дверь ямы, он, пыхтя от натуги, и с гордостью — во, растёт бабке помощник! — потащил ведро к дому. Оставив ведро в сенях, он побежал к Валерке сообщить ему потрясающую новость — они выросли за зиму! Заскочив без стука к Кошкиным, он так и застыл посреди комнаты. За столом, возле огромного пузатого самовара, пускающего в потолок тоненькую струйку пара, сидели родители Валерки, баба Маня и... дед Сашки Малованина, спокойно попивающий из блюдца чай. Не врут, выходит, приметы! Не зря Васька морду-то тёр. Намыл, как бабка и обещала, гостей.

— Здравствуйте! — не забыл поздороваться Мишка.— А где...

— На поветях все,— тут же ответил дядька Саша.— С собакой занимаются.

Последних слов Мишка уже не расслышал, опрометью выскочив в двери. На поветях кружком на корточках сидели Валерка, его сестры и Сашка Малованин, пришедший, видимо, вместе с дедом. Все они смотрели внутрь картонной коробки.

— О, Мишка пришёл! — заметил его Валерка.— Где и шастаешь всё утро?

Сашка поднялся с колен и, словно взрослый, поздоровался с Мишкой за руку.

— Я тебе щенка притащил. Охотники в Доре его не взяли — говорят, что бракованный для охоты будет. Ну, я его у бати для тебя и выморщил.

Растолкав приятелей, Мишка буквально рухнул на колени перед коробкой. В ней лежал на боку тот самый щенок с розовым носом и, виляя коротким толстым хвостиком, доверчиво смотрел на Мишку. Всё ещё не веря своему счастью, Мишка осторожно взял щенка из коробки и прижал к груди. Щенок тут же деловито принялся вылизывать горячим бархатистым язычком Мишкины ладони.

— Спасибо, Саня...— голос Мишки прервался, и он не знал, что ещё надо говорить в таких случаях.

— Да чего уж там,— смутился Малованин.— Обещал дак... Владей буде.

Всей гурьбой отправились показывать обновку бабке. Увидев щенка, она заохала и заругалась. Даже замахала руками.

— Одного оглоеда хватает. Дак вить и ищо приволок. Не надо — и всё тут! Экая скотина выростет — чем кормить будешь?

Ребятишкам стоило больших трудов улестить суровую бабушку. Сашка тоже махал руками и говорил, что щенок сильно породистый и стоит не меньше двадцати пяти рублей в Вологде. Бабка охала в ответ и твердила, что второй нахлебник, какой бы породистый он не был, и даром не нужен. Валерка обещал, что они с сестрами будут щенка подкармливать. Тут в дело вмешался Мишка. Не выпуская из рук щенка, он заявил бабке, что если они ей не нужны, то он уйдёт жить в интернат. И всё тут. Была бы мама жива, то она обязательно бы разрешила. Упоминание о матери и решило, видимо, дело.

— Хоть псарню целую разводи,— сплюнула бабка и пошла в гости к Цифирихе.— Сам кормить его будешь. А я не стану с ним вошкаться — и не думай!

— Как назовёшь-то? — подпихнул локтем Мишку в бок Малованин.

— Надо его назвать — Длузок! — тут же и предложила Наташка.

Однако её предложение забраковали.

— Шарик... Трезор... Полкан!..— посыпались расхожие клички. Это вовсю старались Валерка с Тонькой.

Мишка покачал головой и посмотрел на Сашку. Тот поскрёб в затылке и взглянул на щенка.

— Шайтан буде, что ли?..

Мишка объяснил, что шайтан — это такой чёрт на востоке. И именем нечистика он собаку не назовёт. Потом рассказал товарищам, что Робинзон, когда встретил на острове дикаря и взял его к себе жить, назвал того Пятницей. Оттого, что тогда была пятница.

— А сегодня воскресенье! — быстро сообразил Валерка. Но сразу и смутился.— Как-то это того... Длинно как-то...

Внезапно Мишке пришла в голову удачная мысль.

— Во, а если и назвать его — Робинзон?

— Робин! — тут же сократил Валерка.

— Мысль! — обрадовался Сашка и похлопал Валерку по плечу.— Пойдём родословную писать!

— Чего это? — не понял Мишка.

— Ну, у тебя метрика есть? — начал просвещать друзей Сашка.— А потом и паспорт будет. Там и записано всё: где человек родился, где живёт, сколь детей. Вот и у собак тоже паспорта бывают. Мне батя рассказывал.

— А у Найды паспорт есть? — поинтересовался Валерка. Сашка отрицательно помотал головой.

— Она ведь помесь от двух пород, а таким родословные не положены. И вообще — за родословной в Вологду ехать надо.

— Дак выходит, что Робин от трёх пород уже? — загоревал Мишка.

— Да тебе-то какая разница? — горячился Малованин.— По мне дак, чем больше пород — тем баще! Может, мы совсем новую породу изобрели, а?

Тут же и отправились составлять родословную. Мишка взял лист бумаги, нарисовал на нём красивую рамочку, и стал вписывать данные щенка.

— Пиши,— диктовал Сашка.— Мать — Найда из Большого двора, отец — Шапокляк егерский, кличка щенка — Робинзон. Место жительства — Высокое. Хозяин — Михаил Абакшин. Получен от Александра Малованина. Всё.

— А меня туда чего не зачислили? — обиделся Валерка.— Вы дак оба там, а меня дак и по боку? А кто бабке его подкармливать обещался?

— Блин...— расстроился Мишка.— Надо бы и Валерку туда всунуть. Придумай, Сашка, чего-нибудь, а?

Сашка, польщённый такой просьбой, покраснел и почесал кончик носа.

— Во, а пиши, что Кошкин Валерий будет тренером! Найденным решением все остались довольны.

— А мы? — заныли сестры.— А нас туда тоже?..

— Да тут и места уже нету,— показал им «родословную» Мишка.

Но Валерка, отвернувшись от сестёр, начал хитро подмигивать приятелям. Мишка тут же сообразил, в чём дело. Поменяв авторучку на простой карандаш с тем, чтобы потом можно было стереть написанное, он перевернул лист, и на другой стороне

крупными буквами сделал приписку: «Сестры Кошкины — Антонина и Наталья, являются подружками Робинзона».

— Ну, теперь — всё! — подытожил Сашка.— Такой родословной и в Вологде ни у кого нет!

В это время в окно постучали: это собрался уходить домой из гостей дед Сашки.

— Мы проводим! — засуетились приятели.

— Не нужно. За нами Васька на мотоцикле приедет,— объяснил Сашка.— А вот уже...

Где-то за околицей затрещал мотоциклетный движок. Ребята высыпали на улицу. Важно подъехал Василий. Поздоровался за руку с отцом Кошкиных и весело подмигнул ребятишкам. Дед надел на голову поданный ему Василием мотоциклетный шлем и залез в коляску. Сашка, без всякого шлема, лихо прыгнул позади Василия и крепко обнял его руками за поясницу. Мотоцикл взревел, выпустил большое облако сизого дыма и быстро покатил по дороге.

Глава 7

Жить Робина Мишка определил в своей комнате, хоть бабка и ругалась. Даже сулилась отнести щенка на болото, пока Мишка будет в школе. Поэтому с утра Мишка относил Робина к Кошкиным — от греха подальше, и он на целый день попадал в руки сестёр. Когда друзья прибегали из школы, то только хватались за голову — Робин к тому времени оказывался настолько крепко обвязан всякими цветными ленточками, верёвочками и кукольной одеждой, что его приходилось освобождать от всего этого минут по десять. Но тактику менять Мишка не спешил — чего там учиться-то осталось? Пусть лучше пока сестры над щенком поиздеваются, чем ходить и искать его по болоту. Вечерами же ребята сбегали от сестёр далеко за деревню, устраивались на берегу Долговки и пытались тренировать щенка. Но тот только весело носился по берегу или же спокойно отдыхал в тени смородиновых кустов. Дома Робин смело атаковал бабкины старые валенки, стоящие у порога. Он то припадал всем телом к полу и тихо

подкрадывался к валенкам, а то прыгал на них и, мотая головой, пытался оторвать изрядный кусок войлока. Сперва бабка ругалась, но потом даже стала улыбаться, глядя на ухищрения щенка. Два раза он напрудил на пол, но бабка так сурово вытыкала его носом в лужу, что Робин всё понял и начал проситься на улицу. А Мишка не мог нарадоваться на Сашкин подарок. И в кровать его к себе таскал, и кормил чуть ли не с ложечки, и слова худого ему не говаривал. Робин платил ему такой же любовью: попадая к Мишке на руки, тут же вылизывал ему щёки и лез маленькой усатой мордочкой в ухо, отчего Мишка отчаянно верещал и смеялся. Ел Робин буквально всё: начиная от чёрного хлеба, кончая вкусными косточками из супа. И Кошкины его не забывали — постоянно таскали объедки со своего стола. Робин, не страдающий отсутствием аппетита, вмиг сметал и эти подношения. Занятый новой забавой, Мишка и не заметил, как наступили долгожданные летние каникулы. Просто, однажды проснувшись, он обнаружил, что сегодня последний школьный день. Всё ещё не веря своим глазам, он долго смотрел на отрывной календарь, висящий на стенке. Нет, все было по-настоящему — в календаре чёрным по белому так и значилось: пятница, тридцатое мая, год тысяча девятьсот восьмидесятый.

— Ура! — закричал Мишка и тут же исполнил какой-то дикарский танец, болтая в разные стороны руками и ногами.

Робин с удивлением смотрел на «большого друга» — он ещё никогда за свою короткую жизнь не видел таких странных телодвижений. Испугавшись не на шутку, щенок прильнул всем телом к одеялу и залился звонким лаем. Проглотив на бегу бутерброд и не став даже пить чай, Мишка побежал к Валерке. Разбудив Тоньку и оставив ей Робина, они быстро помчались в школу. В классе во всю доску красовалась корявая надпись: «Даздра-ствуют каникулы!» Довольный Кирпич вытирал испачканные мелом руки о занавеску.

— Мы сегодня уже в Исады ночи на три уезжаем,— похвастал он приятелям.— Сети уже припасены, а лодку у батиного друга там возьмём.

— Хорошо тебе! —позавидовал Валерка.— А я вот ни разу ещё на большой рыбалке не был.

Но долго завидовать Малованину ему не пришлось — в класс быстро вошла нарядная Татьяна Валентиновна и тут же, едва взглянув на надпись, вызвала Сашку к доске.

— А чего это сразу я-то? — удивился Кирпич.

— Ты думаешь, что я за четыре года мало изучила ваши почерки? — в свою очередь удивилась учительница.— Исправляй, Саша, ошибки.

Малованин долго думал, чесал отчаянно в затылке, и наконец, после многочисленных подсказок, справился с заданием.

— Молодец! — похвалила его Татьяна Валентиновна.— Оценку я тебе ставить не буду. Садись на место. А теперь откройте тетради и запишите домашнее задание на лето.

Мишка с Валеркой недоумённо переглянулись — вот те на! Ещё и летом уроки учить надо? Такого раньше не бывало. Но домашнее задание оказалось простым: оказывается, нужно было только вести ежедневно дневник погоды и прочитать четыре книги по внеклассному чтению. Да ещё придти в школу, чтобы отработать по одной неделе. Мошкинским и крутихинским ученикам можно было в школу не приезжать. Им, было, позавидовали, но Татьяна Валентиновна сказала, что они отработают летнюю практику на полях колхоза в своих деревнях. На этом занятия в школе в последний день закончились, ограничившись всего одним уроком. Получив дневники с годовыми оценками и попрощавшись с товарищами, Мишка с Валеркой пошли, не спеша, ближе к дому. На ходу сняли пионерские галстуки и уложили их в ранцы. По пути, зайдя в магазин, Валерка купил бутылку лимонада «Бурати-но». Выйдя из села, тут же пристроились в небольших кустиках и стали пить лимонад. Он был уже тёплым, но всё равно очень вкусным. Шипучие пузырьки озорно пощипывали во рту и даже отдавали в нос.

— Хорошо тебе, Валер,— сказал Мишка.— Тебе, вон, мама и на лимонад денег дала. А мне дак бабка никогда копейки не даст.

— У меня же мать с отцом в колхозе работают,— немного поразмыслив, отозвался Валерка.— А твоя баба Валя на пенсии сидит. Вот денег у вас и мало. Да и мне-то тоже денег не достаётся. Просто сегодня из-за последнего дня и отвалили двадцать семь копеек. Да ещё бутылку надо домой принести — батя сдаст её потом.

— Ну, это верно,— согласился Мишка.— Непошто бутылкам-то разбрасываться. Пошли, что ли?

На дороге уже местами лежал тонкий слой горячей бархатистой пыли. Поэтому ребятишки скинули ботинки, подогнули до колен форменные брюки и с удовольствием зашлёпали босиком по пыли. Причём, найдя такое место, где пыли было побольше, сильно топали ногой по колее, вздымая кверху целые пылевые столбы и представляя, что это взрывы. Кругом на полях зеленели всходы, и лёгкий ветерок изредка пошевеливал невысокие стебельки.

— Смотри-ка, Мих, тут горох посеяли! — Валерка нагнулся к земле, сорвал горсть всходов и нюхал, поднося их к самому носу.

— Классно! — поддержал Мишка друга.— Можно будет потом горохом на поле обожраться прямо.

— Месяца через полтора,— быстро подсчитал Валерка.— Ну, может, и через два.

По дороге, навстречу приятелям, быстро пылил председательский «Козелок». Ребята сошли с колеи, чтобы пропустить его. Но машина, поравнявшись с ними, неожиданно остановилась. Широко распахнулась дверца, и на дорогу выбрался председатель колхоза Пахомов — кряжистый невысокий дядька с бритой «под ноль» головой и с густыми светлыми бровями.

— Высоковские? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сошёл с дороги в поле. Нагнулся и тоже сорвал несколько тоненьких стебельков.— А хорошо принялся, верно? — показал он ребятам всходы.— Каникулы уже?

— Сегодня только распустили, Александр Александрович! — наперебой загалдели мальчишки.

— Это хорошо, что каникулы,— прогудел председатель.— Купаться, загорать будете? На рыбалку, в лес... Хорошо! Помню, и сам тоже в ваши-то годы...

Но уточнять, чем он занимался в их годы, Пахомов не стал, а потрепав ребят по головам, снова полез в машину. Потом, уже с водительского сиденья, неожиданно поинтересовался:

— Что после школы делать собираетесь? В город не намылились?

— Да нам рано ещё...— смутился Мишка.— Мы ещё только в пятый перешли.

— Сам вижу, что в пятый,— буркнул Пахомов.— Только задумываться о будущем нужно уже сейчас. А трактористами хотите быть? — вдруг неожиданно предложил он.— Вот ты, например,— тут он ткнул указательным пальцем в сторону Мишки,— трактористом. А ты, рыженький, комбайнёром. Хотите?

— Хотим...— неуверенно отозвались друзья.

— Ну, вот и прекрасно!—обрадовался председатель.— Так и запишем, что после школы пойдёте на трактористов учиться. Лады?

— Лады! — уже более весело проорали Мишка с Валеркой.

— Молодцы, гвардейцы! — засмеялся Пахомов и прямо из машины попрощался с каждым за руку.— Не забывайте: на трактористов учиться! Механизаторы позарез нам нужны...

«Козелок» уже укатил, а мальчишки всё ещё не сходили с места, удивлённые сверх всякой меры беседой с председателем колхоза.

— А чего это он тебе предложил комбайнёром-то быть? — вдруг опомнился Мишка.— Может, и я тоже комбайнёром хочу.

— Не знаю... Во, Мих, а давай — мы с тобой на одном комбайне будем ездить? Ты днём, а я вечером? — нашёл компромисс Валерка.

— Давай! —тут же согласился Мишка. — Только не забудь, смотри. Я тоже хочу на комбайне. А деньги станем зарабатывать — можно будет хоть каждый день лимонад пить.

— По два раза,— поддержал друга Валерка.— И куклу настоящую Наташке купить. Говорящую.

— Да ведь дорого, поди, кукла-то стоит,— засомневался Мишка.

— Ничего,— успокоил его Валерка.— Накопим постепенно. Взволнованные разговором с председателем, мальчишки не

заметили, как добежали до деревни. Переодевшись, схватили тут же удочки и отправились на речку. Робин катился за ними мохнатым серым мячиком. Устроившись на берегу, сделали забросы.

— Небось, Пахомов никому больше на трактористов не предлагал учиться,— вспомнил Мишка, почёсывая пузо лежащему на спине Робину.— Нам с тобой только.

— Дак видит же, что не пустые какие,— отозвался Валерка.— Видит, что доверять нам можно. Во, а давай поклянёмся, что не подведём Пахомова?

— Да уж... Никак нельзя его подводить. А слушай, Валер... Вот Виктор Малованин — он же тракторист, брат-то старший Сашкин?

- Ну...

— А как он стал им?

— А, Сашка говорил чего-то... Вроде, после восьмого класса он в Кадников в ПТУ уезжал учится.

— Долго там учиться-то?

Валерка ненадолго задумался. Быстро подсёк сорожку и, снова нацепив на крючок червя, закинул удочку.

— Не знаю. Вроде бы, три года после восьмого-то. А потом в армию сразу. Ты уж, Миха, придумай клятву-то. Пострашней какую. Чтоб неповадно её нарушить было.

— Да придумаю уж! — отмахнулся Мишка.— Валер, а ты в армию куда хочешь?

— А разве там спросят? Отправят, да и всё. Батя говорил, что в Германии хотел служить, а сунули в Белоруссию.

— Ну, это когда было-то? Теперь, буде, всё по-другому. Я вот хочу на флот идти. На пароходе плавать. К тропикам, да ещё куда...

— Ну, и я тоже на флот хочу,— согласился Валерка, но после минутного раздумья переиначил мечту: — Или танкистом. Тоже здорово. И трактористом потом легче работать будет. После танка-то... Во, клюёт!

У Мишки тоже в это же время заклевало. Вода в Долговке уже спала после весеннего половодья, и то тут, то там из воды робко высовывались зелёные листья кувшинок. Потом к середине лета они распустят красивые белые цветки, из которых Тонька умела плести венки на голову. Солнце разошлось вовсю и поливало землю щедрым потоком тепла. В воздухе замельтешили слепни. Скоро сидеть на берегу стало совсем невозможно — слепней становилось всё больше и больше. Тогда, смотав удочки, ребята быстро искупались и побежали в деревню, где этой летающей живности

было гораздо меньше. У дома честно поделили пойманную рыбу — каждому досталось по шесть штучек. Гулять уговорились после обеда — когда немного спадёт жара.

Глава 8

Дни летних каникул неслись так быстро, что за ними невозможно было уследить даже через бабкины очки. Уже Мишка с Валеркой прочитали все книги по внеклассному чтению, отработали в школе, пропалывая картошку на колхозном поле, помогали Валеркиным родителям косить траву для козы Маньки, а потом смётывать её в стога — и месяц будто корова языком слизнула. А тут ещё пошли опята, да и черника со смородиной подоспели, и ребятишки целыми днями не вылезали из леса. Правда, далеко не уходили — тёрлись только возле самой деревни. Робин уже достаточно подрос и больше не напоминал мохнатый мячик с тонкой ниточкой хвостика. В нём уже стала заметна будущая стать — раздалась грудная клетка, встали торчком уши, загнулся колечком хвост. По лесу он носился с таким звонким лаем, что иногда закладывало уши. Валерка с Мишкой недоумевали — и как же они раньше могли обходиться без собаки? С Робином было настолько повадней ходить по лесу, что не страшно стало забираться в него всё дальше и дальше — пёс непременно находил дорогу назад. Друзья уже начали строить планы податься за Родничок, туда, где они раньше бывали только с Валеркиным отцом. Там-то они уж наберут отличных белых грибов. То-то все удивятся! Но этим планам, как оказалось, не суждено было сбыться. Однажды, прибежав из леса домой с полным бидончиком черники, Мишка неожиданно застал в избе незнакомого огромного дядьку. Он по-хозяйски расположился за столом перед пыхтящим самоваром и, обливаясь потом, пил чай. Бабка, выпрямив спину, сидела на кровати, сложив руки на коленях. В комнате царила какая-то нехорошая тишина.

— Здравствуйте,— робко произнёс Мишка, переводя недоуменный взгляд с бабки на гостя.

Гость Мишке сразу отчего-то не пришёлся по душе: слишком уж как-то вольготно он расположился за чужим столом. Да и бабка поджала сухие губы в такую тонкую ниточку, что их и вовсе стало не различить между морщин на её лице. Это могло означать только одно — приезжий тоже ей не нравился. А гость тем временем пристально рассматривал Мишку. Всё в нём напоминало какую-то хищную птицу: и немигающий внимательный взгляд почти круглых глаз, и крючковатый нос, и резкие складки на лице. Робин смело подбежал к незнакомцу и, присев перед ним, весело завилял хвостом.

— Породистый? — едва кивнув на щенка, коротко поинтересовался дядька.

— Нет,— отчего-то смутился Мишка.— Мать у него полуовчарка, а...

— Достаточно! — властно перебил Мишку гость.— Дворняга значит. Ублюдок.

Мишку в самое сердце поразило ругательное слово «ублюдок». Он слышал его первый раз в жизни, но сразу понял, что означает оно что-то нехорошее. Что-то такое, что к его Робину никак не подходит. Он открыл рот, чтобы заступиться за своего любимца, но дядька, потеряв уже всякий интерес к щенку, опередил Мишку.

— В каком классе учишься?

Мишка удивлённо смотрел на бабку — почему она позволяет распоряжаться в их доме незнакомому человеку, который ещё к тому же и ругается? Раньше она никому не давала спуску. Даже шофёр грузовика, привозивший к ним в заук дрова из колхоза и прошедшийся однажды «по батюшке», получил от бабки такую взбучку, что, наверное, стал считать тот день самым неудавшимся в своей жизни. А тут сидит какой-то, ругается, а бабка — ни слова против. Человек тяжело смотрел на Мишку и, как видимо, ждал ответа на свой вопрос.

— В пятый перешёл...

— Ладно. Садись к столу, побеседуем. Мишка робко присел на край стула.

— А вы кто? — наконец решился спросить он. А отчего бы и не спросить? Ведь незнакомец сам предложил побеседовать.

— А ты не догадываешься? — впервые улыбнулся гость, сверкнув двумя золотыми зубами.

— Нет... — растерялся Мишка.

— Отец это твой,— ответила за гостя бабка.— Шлялся чёрт-те где десять годов, а теперь вот заявился. Забрать тебя к себе хочет.

У Мишки от удивления даже слегка приоткрылся рот. Отец?! Бабка никогда о нём не говорила, и он считал, что отца у него нет вообще. Или он давно, как и мама, умер. А тут — пожалуйста! Прямо, как в сказке — отец нашёлся!

— Па-па?..— Мишкины губы начали растягиваться в неловкую смущённую улыбку. Он хотел вскочить со стула и подбежать к отцу, но вспомнил, что гость слишком уж чего-то суров. Как он воспримет эти щенячьи нежности? Поэтому он продолжал оставаться на месте.— Где вы... ты был?

— Ну, вот. И этот в ту же дуду. Где был, где был... Ты бы хоть, Валентина Ивановна, сказала пацанёнку, раз уж начала,— повернулся отец к бабке.

— Сам и говори,— буркнула бабка.— А я тебе не радиво. Отец снова вперил в Мишку немигающий взгляд.

— Родину я защищал. В Германии служил, в Перлеберге. Слыхал, может?

Мишка помотал головой.

— Теперь в Вологду перевели. Там и жить будем. Так что два часа тебе на сборы, и вперёд. К новой, как говорится, жизни.

Мишка беспомощно посмотрел на бабку. Конечно, здорово, что отец нашёлся. Но... так вот сразу взять и уехать в большой город? У него это не укладывалось в голове. А как же Валерка? Как Тонька с Наташкой, Санька Малованин? Робин, в конце концов? Ведь щенок отцу явно не понравился. А бабка его наверняка выгонит на улицу. И кормить совсем не будет. Как обещание, данное Пахомову, идти учиться на трактористов?

— Что застыл? — прикрикнул на Мишку отец.— Через два часа машина из карьера пойдёт. На ней и уедем. Я договорился с водителем. А ты, тёща, давай метрику на пацана ищи. Дело решённое.

Мишка бросился в свою комнату. Начал лихорадочно выкладывать на стол всё то, что могло ему понадобиться в другой,

городской жизни. Минут через двадцать на столе выросла преизрядная куча предметов. Там были несколько самых любимых книжек, цветные карандаши, краски, карта местности, липовый свисток, изготовленный дядькой Сашей Кошкиным, складной нож с половинкой лезвия, будильник, «родословная» на Робина, пионерский галстук, два значка и много-много всякой всячины. Взгляд упал на мамину фотографию, висевшую на стене. Мишка залез на кровать, отцепил фотографию с гвоздика и долго смотрел в мамины глаза.

«Вот, и нашёлся, наконец, у меня папка. Он, мама, служил в самой Германии. В каком-то городе, который я не запомнил. И теперь хочет забрать меня к себе в Вологду. Он очень строгий оказался. Даже баба Валя его боится. Но это всё-таки папка. Как у всех. Как у Валерки, Сашки...»

Тут Мишку обожгла мысль - а ведь Валерка-то ещё до сих пор ничего не знает! Хорош бы он был, если бы уехал, забыв о лучшем друге! Положив фотографию поверх вещей, приготовленных в город, Мишка помчался на улицу. На крыльце сидел отец и курил папиросу.

— Собрался? — по-армейски лаконично поинтересовался он. Мишка энергично покивал головой.

— Я, папа, всё приготовил уже. А можно, я с Валеркой Кошкиным попрощаюсь?

— Сашки Кошкина сын? — спросил отец.— Помню, помню его. Беги, прощайся.

Мишка опрометью кинулся в соседний дом. За ним с весёлым лаем увязался Робин. Валерка стоял возле сарая и с увлечением тюкал небольшим топориком по еловой жердине, вырубая в ней какой-то паз. Во все стороны разлеталась мелкая белая щепа.

— Во, ещё одну скворешню мастерить станем. Я хочу их несколько штук построить, чтобы много птиц в домах жило.

— Хорошо! — позавидовал Мишка и тут же забыл о скворечне. Радость, переполнявшая его, требовала немедленного выхода.— Валерка, у меня отец приехал! И в Вологду с собой забирает!

Валерка от удивления даже выронил из рук топорик. Рот у него слегка приоткрылся — по всему было видно, что он находится в величайшем недоумении.

— Настоящий отец? — выдавил он из себя.

— Правда-правда! — зачастил Мишка.— Он военный. В Германии служил, а теперь в Вологду перевели. Страсть какой суровый. И Робина не разрешил взять с собой. Так что забирай его к себе, ладно?

— А покажешь мне его? — спросил Валерка и умоляюще посмотрел в глаза другу.— А он большой?.. А медали у него есть?..

— Не знаю,— отчего-то смутился Мишка. Конечно, ему хотелось бы, чтоб у отца была куча медалей, но об этом он даже не спрашивал. Отец всё не давал повода поговорить с собой. Ну, ничего. Поедут в город, и по дороге он у него всё выпытает.— Слушай, Валера, он огромный, ещё больше даже участкового Андрея Богдановича. Просто с дом ростом!..

Валерка всегда завидовал другим ребятам, у кого отцы были высокими. Его отец по сравнению с ними напоминал школьника, поскольку был ниже почти всех мужиков в Большом Дворе. И Валерка очень сильно переживал по этому поводу. Даже мать, и то была выше папы почти на целую голову. Когда Валерка интересовался у отца, отчего он такой невысокий, тот только смеялся и говорил, что пошёл «в корень». Хотя никакого сходства с корнями у него не было и в помине. Больше всего отец был похож на боевитого встопорщенного воробушка. Такого широкого, солидного, но всё-таки воробья. А сейчас, вот, оказывается, и у Мишки отец появился. Да ещё ростом с дом. Тут было отчего загрустить.

Валерка тяжело вздохнул.

— Ладно, побежим, посмотрим на него.

— Аида!..

Через некоторое время к дому подкатил грузовик. Мишка попрощался с Валеркой, Наташкой и Тонькой, погладил по голове Робина и подошёл к бабке. Странное дело — по её щекам, застревая в многочисленных морщинках, катились крупные прозрачные слёзы. Она прижала внука к груди, потом отодвинула его от себя, перекрестила и, сгорбившись и отчего-то прихрамывая, молча поволоклась в дом. Мишке впервые в жизни стало жалко бабушку. Как она будет тут без него? Ведь до этого момента они с ней не расставались даже и на день. А тут — сразу взять и уехать...

Горький комок застрял у Мишки в горле. Глаза запощипывало, и чтобы окончательно не разреветься, он быстро полез в горячую, пахнущую маслом и кожей кабину грузовика. Отец затоптал ботинком папиросу и ловко запрыгнул следом за Мишкой. Сильно хлопнул дверцей. — Поехали..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Проснулся Мишка рано. Некоторое время полежал на спине, собираясь с мыслями. Осторожно потрогал верхнюю губу — опухоль уже, даже на ощупь, заметно спала, но твёрдая корочка коросты всё ещё была на месте. А вот царапина на щеке почти прошла. Вот тебе и город... Прошёл ровно месяц с тех пор, как Мишка жил здесь. И уже успел передраться почти со всеми ребятами со своего двора. И чего это все городские такие наглые? Запросто могут подойти к незнакомому сверстнику и спросить двадцать копеек, а то и рубль. Разве Мишка им чего-то должен? Тем более таких огромных денег он в жизни и в руках не держал. А тут — дай рубль! Умные больно!

Осторожно, стараясь не скрипеть раскладушкой, Мишка повернул голову в сторону кровати, где спала тётя Оля — жена отца. Отец требовал, чтоб сын называл её мамой, но у Мишки никак не поворачивался язык называть так совершенно чужую женщину. Мама у Мишки была на фотографии — и это была настоящая мать. И ещё, конечно, где-то в глубине его самого. Хоть, надо признать, тётя Оля была доброй и весёлой. И никогда Мишка не слышал от неё никакого грубого слова. В отличие от отца, который вплотную занялся воспитанием сына. Когда Мишка чего-то не понимал, то отец мог запросто накричать на него, а то и отвесить лёгкого подзатыльника. И даже хватался за ремень. А разве Мишка был виноват в том, что позабыл выключить чайник на газовой плите в общей кухне их коммуналки? Раньше он этих

газовых плит и в глаза не видывал, а чай они с бабкой всегда пили из самовара. А за ним следить не надо: поставил возле печки, засыпал угля, поджёг — и жди, покуда он закипит. А позабудешь — так тоже ничего страшного. Уголь в топке сгорит, да и всё. А вода в самоваре ещё долго-долго будет горячей. А ещё среди мест общего пользования — как называет их отец — есть ванная комната. О существовании такого чуда Мишка даже и предположить не мог. В деревне все люди мылись в банях. Истопят в субботу, да и идут себе мыться. Можно ещё и веником париться. Но до этого столько воды нужно натаскать в баню — ужас просто! Тут же всё просто. Открыл краник с красной нашлёпкой — и полилась горячая вода. В кране с синим кружком — вода холодная. И не нужно десять раз бегать с вёдрами на колодец. Красота! Правда, и здесь Мишка однажды сумел отличиться. Включил воду и ушёл в комнату дочитывать книжку. И зачитался. А вода всё бежала и бежала. Хорошо, что в ванную заглянула соседка тётя Тоня. Она выключила вовремя воду, а потом долго и нудно читала Мишке нотацию о правилах пользования ванной. Хорошо, что отцу ничего не сказала, а то бы он снова задал Мишке дёру. А так-то тётка Тоня добрая. Как-то раз даже угостила его пряником. Это Мишка хорошо запомнил и при встречах с ней всё ждал, что она снова даст ему пряник. Но тётя Тоня с пряниками больше расставаться не спешила, а может, они просто у неё все кончились. Еще в их квартире, кроме тёти Тони и её маленькой дочки Машки, жили четыре семьи. Ивановы: дядя Саша и тётя Надя с двумя близнецами — восьмиклассниками Андреем и Костей; дедушка Торопилов, живший один; вредная пенсионерка Ковалёва с дочерью, работающей кассиршей в магазине, и семья со странной фамилией Цеппельбаум. У Цаплей — как все за глаза называли Цеппельбаумов — было три дочки и грудной Артурчик. Как они вшестером умудрялись ютиться в своей комнатёнке, было просто уму непостижимо. Дочки с утра затевали беготню по коридору, пока их не прогоняли во двор. Средняя Лерка была Мишкиной ровесницей, Жанна перешла в седьмой класс, а Иринка ещё ходила в детский сад. Все они были тощими и сильно чернявыми, и на этом сходство заканчивалось. У Жанны нос сильно выдавался вперёд, придавая ей сходство

с настоящей цаплей (как, впрочем и у их отца — дяди Миши), Лерка была во всех отношениях нормальной девчонкой, не похожая ни на отца, ни на мать, а Иринка, помимо такого же носа, как и у отца, имела мамину толстую нижнюю губу. Мать — тётя Роза — была вечно чем-то недовольна и всё чего-то бубнила себе под нос. Таких вот соседей послал бог Мишке.

Отец сегодня ночует в казармах. У него дежурство по части. Мишка будто воочию видел его — большого, строгого, ходящего по территории с пистолетом и красной повязкой на рукаве кителя, совсем, как дежурные старшеклассники у них в школе. Сколько раз Мишка ни подходил к отцу с расспросами о Германии и о прежней жизни, отец всегда отмахивался от него. Или тут же находил ему какое-нибудь задание. То картошку почистить, что называлось нарядом по кухне, то в магазин за хлебом сходить. Однажды, неделю назад, Мишка бежал в магазин, помахивая пустой авоськой и зажимая в потной ладошке шестнадцать копе-- ек. У магазина его встретили двое хулиганов постарше. Ни за что, ни про что накостыляли по шее и забрали деньги. Мишка, размазывая по лицу кровь из рассечённой губы, опрометью кинулся домой, уже рисуя в голове планы мщения. Вот сейчас они с отцом найдут обидчиков, заберут деньги, а отец, может, даже выпорет их ремнём. Но выпорол ремнём отец самого Мишку за то, что тот не звал на помощь прохожих или не убежал. И ещё так бездарно отдал кому ни попадя деньги, которые, как выходило с его слов, сами в карманы не сыплются. Деньги — это не манка с неба, которую подбирал народ Цаплей. Этим словам Мишка очень удивился. Он ни разу не видел, чтобы тётя Роза варила в их общей кухне манную кашу. Всё больше пшенную или гречневую. Или суп из пакетов. А может, отец вовсе не имел в виду Цеппельбаумов? Может, он в своей Германии видел целый народ каких-то Цаплей? Прямо голова кругом идёт — в этом городе так всё непонятно... Соседи постоянно затевают между собой скандалы и визгливо ругаются, а через пять минут, глядишь, снова сидят вместе и мирно о чём-то толкуют. Белокурые близнецы Андрей с Костей могут запросто отвесить подзатыльника, чтоб он не торчал у них на дороге, а вечером спокойно поинтересоваться, как у него дела.

В последнее время Мишка часто сравнивал город с большим муравейником. Сидя в кухне и открыв окно, он подолгу смотрел с высоты четвёртого этажа во двор. В песочнице рядом с кучей всякого хлама ползали малыши; туда-сюда, юркими каплями ртути носилась ребятня постарше; деловито сновали по своим делам взрослые. Очень много народа. И это только в их дворе, который по городским меркам не очень и велик — всего-то два дома. И ещё Мишка давно ждал письма от Валерки Кошкина. Как там у них дела в Высоком? Как поживает Робин?..

За стеной у старика Торопилова включилось радио. Бодрый голос диктора предложил всем желающим заняться утренней гимнастикой. Заиграла весёлая музыка. Ещё одно городское неудобство: из-за стены соседей слышно почти каждое слово. Но это Мишке ещё повезло, что комнатка отца самая крайняя, а сосед тихий одинокий старик, к которому никто не заходит. Только и включает иногда радио — у него, Мишка знал, даже телевизора нет. Хотя чему удивляться? У них в деревне тоже ни у кого телевизора не было. Да и в Большом дворе они не в каждой избе водились. Зато у отца был. Первое время Мишка никак не хотел уходить на улицу, целыми днями завороженно наблюдая за творившемся на голубом экране. Но потом такое времяпровождение несколько приелось. Мишка полежал ещё немного, прислушиваясь к голосу из-за стенки: «А теперь на-аклоны — и раз!., и два!» Вспомнил, что пока ещё рано, нужно успеть сбегать в туалет. Иначе потом соберётся очередь. Осторожно поднялся, стараясь не разбудить тётю Олю. Натянул шорты, тапочки и выскользнул за дверь, прихватив с собой мягко шуршащий целлофановый пакетик с зубной щёткой и пастой. На всякий случай заглянул в почтовый ящик на двери, хотя и знал, что почту приносят не раньше одиннадцати часов. Быстро почистив зубы и умывшись, разжёг свою конфорку на одной из газовых плит, поставил чайник и побежал в комнату. Натянул рубашку, взял из кухонного шкафчика чайную ложечку, ломоть батона и два куска сахара, налил в железную кружку вечерней заварки, сунул под мышку книгу о Робинзоне и пошёл обратно. Чайник уже начал шипеть. Подождав ещё минуту, пока из его носика не повалила белая толстая струя пара, Мишка долил в кружку кипяток и размешал сахар. Открыл

настежь окно, сел на подоконник и, жадно кусая батон, погрузился в чтение. Из своей комнаты в туалет прошаркал старик Торопилов. Через некоторое время, шумно спустив воду из бачка, он зашёл в кухню. Подошёл к раковине, открыл воду и сполоснул ладони.

— Учебник штудируете, молодой человек? — поинтересовался он у Мишки.

— Нет,— отчего-то смутился Мишка.— Я про Робинзона...

— Даниэль Дефо? Очень занимательное чтение. Читайте, читайте, молодой человек.

— Меня Мишкой зовут.

— Михаил, значит,— Торопилов пригладил седые длинные волосы и взглянул из-под очков на Мишку.— А я Вениамин Сергеевич. Откуда прибыли, Михаил? Я вас уже давно заметил, только всё поговорить случая не выпадало.

— Из деревни... Меня отец отыскал.

— Как это — отыскал? Вы что, Михаил, один жили? — брови Торопилова недоумённо поползли вверх.

Мишка смутился ещё больше.

— Я с бабкой жил. Да ещё соседи у нас Кошкины... Да Робин...

— Так. Давайте-ка всё по порядку, молодой человек. Я, по правде сказать, ничего не понял. Сейчас, вот только чайник поставлю...

— Да вон, наш только что вскипел. Берите.

— Похвально, похвально, Михаил,— обрадовался Вениамин Сергеевич.— А что это вы с булкой чай-то? Пойдёмте ко мне, я вас печеньем угощу. У меня славное овсяное печенье имеется!

Комнатка Торопилова вся была завалена книгами. Они были везде: на подоконнике, на двух столах, в шкафу и на нём же, под кроватью в картонных коробках и просто на полу в связках. Посередине комнаты лежали несколько белых длинных досок. Тут же стоял и ящик с плотницкими инструментами.

— Извините, Михаил, за беспорядок,— чуть смутился Вениамин Сергеевич.— Я тут пытаюсь стеллаж для книг мастерить. Да вот, плохо пока выходит.

— А давайте, я вам помогать стану? — тут же предложил Мишка.— Мы в деревне с Валеркой скворешни делали.

При этом он скромно умолчал о том, что делал скворешни Валеркин отец, а они просто смотрели за его работой. Но ведь Валерка-то уже сам начал чего-то там изобретать, так всяко и он тоже сумеет.

— Как вы говорите — скворешни? — оживился Торопилов.— То есть, как я понимаю, скворечники, да?

— Нет, скворечник — это голова, как бы,— стеснительно объяснил Мишка.— У нас так говорят: получишь в скворечник! Или: дам леща, дак и скворечник развалится! А для скворцов — это скворешня...

— Как?! —едва не задохнулся от смеха Вениамин Сергеевич.— Дам в скворечник?! А хорошо! Метко!

Закончив веселиться, он подвинул ближе к Мишке вазочку с печеньем.

— Угощайтесь, Михаил. А что ещё у вас в деревне говорят? И расскажите, как вы в городе очутились...

Во время рассказа Торопилов то и дело постукивал длинными, словно у музыканта, пальцами по столешнице. Лицо его выражало крайнюю заинтересованность. Мишка, начав рассказывать неохотно и вяло, постепенно увлёкся, а однажды даже вскочил со стула и показал Вениамину Сергеевичу, как ходит по дому бабка. Незаметно рассказал обо всём: даже об обещании, данном директору колхоза, и о дневниках погоды. Не забыл упомянуть о конфузе Саньки Малованина с Чистым понедельником и о наказании, придуманном для Катьки Смирновой за крещение. Во время повествования этого эпизода старик Торопилов как-то сник, погрустнел и даже перестал постукивать пальцами. В коридоре раздалась весёлая топотня и визгливые крики — проснулись Цапли.

— Пойду я,— спохватился Мишка.— А то тётя Оля искать станет. Я к вам приду сегодня — станем полки под книги колотить.

Глава 2 (части 2)

Однажды Мишка сидел во дворе на деревянном ящике и читал толстенную книгу, взятую у Торопилова. Называлась она «Посол Урус-шайтана». Главным героем в ней был казак Звенигора, побывавший рабом на галерах и вообще - прошедший огонь, воду

и медные трубы. Всё вокруг буквально плавилось от жары, несмотря на то, что уже наступил август. Но Мишка поставил ящик в тени огромного тополя и поэтому особых неудобств от зноя не чувствовал. Когда ему надоедало читать, он вставал со своего сиденья и несколько раз обходил вокруг тополя. Затем снова открывал книгу. После одного из очередных обходов он вспомнил о Валеркином письме. Решил снова перечитать его, наверное, в сотый уже раз. Потянулся рукой в нагрудный карман рубашки и вытянул оттуда мятый, согнутый пополам конверт. Достал письмо и начал скользить глазами по строчкам.

«Здорово, Миха! Письмо твоё получил. Его привезла на велосипеде почтальонка тётя Вера. Сразу же начали его читать. Бабушка Валя даже плакала несколько раз. Ты уж давай, пиши почаще, а то она без тебя из дому почти не выходит. Я ей таскаю воду и вообще — помогаю чего по хозяйству. Мне помогают Тонька с Наташкой. Как Тимур и его команда. Батя шутит, что надо на воротах красную ещё звезду нарисовать. Но ворот-то у нас нет в деревне. Отводки только. У вас в городе интересно. Я бы тоже хотел там пожить немного. Страсть, как мороженого хочется попробовать. И хулиганов там тоже хватает. Если бы мы вдвоём там жили, то они меньше бы приставали к нам-то. Но ты пишешь, что вы втроём живёте в такой же точно комнатке, какая у тебя была раньше на одного. И даже ещё меньше. Так что мне там не пожить с вами. Но ты не тушуйся - не давай городским ездить на себе. Чуть чего, так сразу бодай головой в нос. У них, поди, носы слабые, у городских-то. Не давай им спуску. А у нас всё по-старому. Ходили с батей за родничок за грибами. Набрали белых по корзине. Да ещё и в курточку завернули. Робин отыскал в лесу совёнка. Сперва испугался его, а потом чуть не сожрал. Тот рас-топорщился в траве — будто и птица черёдная. Глаза огромные, как у кошки, и клювом щёлкает. А когда мы подняли его, дак там только перья оказались, а мяса-то с мой, поди, кулак не наберётся. Батя сказал, что у него крыло сломато, и посадил его на ёлку. Может, мамка его потом и подберёт. Робин хорошо живёт. Совсем уже большой вырос, но до Шапокляка далеко ему ещё. А без тебя, Миха, скучно. Не хватает чего-то. Может, приедешь как-нибудь? Жму тебе руку. Мама с папой тебе привет передают. И Тонька с Наташкой тоже. Пиши. Твой друг Валерий Кошкин».

Мишка глубоко вздохнул, сложил по-старому письмо и отправил его обратно в карман. Он снова, будто наяву увидел свою деревню. Тут из подъезда, щурясь на солнце, выбрался отец. В синей майке, в спортивных, вздувшихся пузырями на коленках, штанах, в шлёпках на босу ногу. Заметил под тополем Мишку, подошёл. Похлопал по карману штанов и добыл папиросы и спички. Закурил.

— Садись! — спохватился Мишка, вскакивая со своего ящика.

Отец уселся на предложенное сыном место и круглыми своими глазами внимательно оглядел Мишку с ног до головы. Взяв книгу, прочитал название. Слегка пожал плечами.

— Всё сказками балуешься? А ведь тебе уж в школу скоро. Мог бы и математику учить — она в военном училище сильно пригодится.

— В каком училище? — опешил Мишка.

— Как — в каком? — в свою очередь удивился отец.— Тебе после школы одна дорога — по моим стопам идти. Поддерживать воинскую династию Ромейтисов.

— Каких это ещё Ромейтисов? — ещё больше изумился Мишка.— Чо это я их династию поддерживать стану?

Отец чуть ли не подпрыгнул на ящике. Легко дотянулся ручищей до Мишкиного плеча и больно сжал его.

— Ты что — своей фамилии настоящей не знаешь? Уже больше месяца в городе, а всё олухом деревенским прикидываешься?

Мишка скривился от железной хватки отцовой руки, но не выворачивался по той простой причине, что был несказанно удивлён. Вот те на! Оказывается, что у отца и фамилия совсем другая. Прямо голова кругом идёт!

— Я думал, что мы все — Абакшины... Мама, бабка... Отец хмыкнул, отпустил Мишкино плечо и твёрдым голосом

произнёс: — Ро-мей-тис. Теперь это будет и твоя фамилия тоже. Ещё наши предки служили русским государям. Ты должен гордиться тем, что будешь носить такую славную литовскую фамилию и защищать Отечество. Метрику мы тебе переправим.

Отец поднялся с ящика, затоптал в песок окурок и скрылся в подъезде. Мишка сидел, словно оглушённый,— оказывается, он теперь будет уже не Абакшиным. И пойдёт в военное училище.

А как же обещание, данное Пахомову? Их с Валеркой Кошкиным страшная клятва? Ведь Александр Александрович так на них рассчитывает... Нет, тут одному никак не разобраться — нужно непременно спросить совета у Валерки. Нужно написать ему письмо. А может, и дядька Саша что посоветует?..

— Ты когда нам двадцать копеек отдашь? — внезапно раздался звонкий голос над головой у Мишки.

Мишка недоуменно уставился на двух мальчишек, неизвестно откуда появившихся у тополя. Он всё ещё был во власти разговора с отцом. Неожиданно вспомнил, глядя на ухмыляющиеся физиономии, что недели две назад он уже отшил этих попрошаек. Но до драки с ними так дело и не дошло.

— Ничего я вам не должен,— буркнул Мишка и попытался обогнуть городских хулиганов.

— Не-ет, постой, приятель! — один из ребят, тот, что покрепче, цепко ухватил Мишку за воротник рубашки.— Деловой больно?

— Да отцепись ты!

— Мы тебе две недели сроку давали,— пояснил высокий и тощий.— Так что готовь деньги. Иначе будешь должен в два раза больше.

Мишку сразу охватила злость. Да что же это такое-то? В этом городе одни сплошные неприятности. Так и сыплются, словно манна небесная, про которую ему, не далее, как вчера, объяснил старик Торопилов.

— Да, деловой! — выкрикнул Мишка и, недолго думая, боднул крепкого головой в нос. А затем «Послом Урус-шайтана» двинул высокого по макушке. Крепкий отцепился от ворота и, зажав ладонями нос, присел на корточки возле ящика, а высокий, видимо от неожиданности, прикусил язык.— Никаких денег вы от меня не дождётесь. А будете ещё приставать — я Валерку позову. Попляшете у нас тогда!

Сказав всё это, Мишка обогнул пристыженных соперников и направился к подъезду.

— Какого ещё Валерку-то? — крикнул ему вдогонку высокий.

— Боксёра,— не задумываясь ляпнул Мишка первое, что пришло в голову.— У него первое место,— и хлопнул дверью подъезда.

— Во, гад. С боксёром каким-то дружит,— протянул высокий.— Ты как, Ванька? — спросил он у всё ещё сидящего на корточках товарища.

— Да он мне так по носу и заехал,— простонал крепкий сквозь ладони.— Даже кровь потекла.

— Наверное, боксёр научил,— позавидовал высокий.— Пойдём, может, бутылок пустых насобираем — на мороженое и хватит...

«И чего это вдруг я им про Валерку насочинял? — думал Мишка, медленно поднимаясь по ступенькам.— Но они, вроде, испугались. Так им и надо — зато не полезут больше!»

Сверху, мимо него промчались во двор две сестры Цапли: старшая Жанна и маленькая Иринка. Обе с кусками чёрного хлеба, на которых сверху лежало по куску сыра. Следом за ними, явно отставая, спешила белоголовая тёти Тонина Машка. У неё в руке был зажат надкушенный пряник. Мишка чуть прижался к стенке, пропуская мимо себя девчоночью кавалькаду. Проводил их глазами и снова начал медленный подъём. Домой идти не хотелось — там был строгий отец. Который оказался уже Ромейтис. Литовец. Правда, Ромейтис — красивая фамилия, чуть даже загадочная. Но Абакшин — оно как-то привычнее. И как это так: на разу взять, да и поменять фамилию? И вдруг Мишку осенило — надо идти к Торопилову! Тот умный, поможет добрым советом. Быстро, через ступеньку, взлетел к себе на четвёртый этаж. Проскочил мимо своей двери, которая находилась как раз напротив входной, и постучал к Вениамину Сергеевичу. Услышав приглашение войти, зашёл в комнату и застыл в недоумении на пороге. За маленьким столиком у окна сидела Лерка Цеппельбаум и что-то вырисовывала в большом альбоме. Над ней стоял Торопилов и с интересом следил из-за её плеча за тем, что она делала.

— А, Михаил! — поприветствовал он Мишку.— Заходите пожалуйста.

Мишка робко подошёл к окну. С удивлением обнаружил, что Лерка рисует на листе обычный забор станции юннатов, расположенный внизу напротив окна. И как рисует! Собственно говоря, забор был уже готов, и теперь Лерка лёгкими движениями набрасывала контуры юннатских грядок.

— Вот, Валерия уже не первый год берёт у меня дополнительные уроки,— объяснил Мишке Вениамин Сергеевич.— Это ей очень помогает в её занятиях в художественной студии. И надо признать, что она очень талантливый ребёнок.

Во время этого пояснения Лерка умудрилась незаметно от Торопилова показать Мишке язык, ни на секунду не отрываясь от своего занятия.

— А вы художником работали? — задал Мишка глупейший вопрос. Тут же, впрочем, и смутился от своих слов.— Вы художник? — поправился он.

Лерка не упустила случая хихикнуть над его промашкой.

— Художником не работают,— заметила она.— Художник — это на всю жизнь. Я верно говорю, дядя Веня?

— Верно,— улыбнулся и Торопилов.— Я в прошлом — архитектор. Вы не видели в центре города дом с колоннами?

— Нет ещё,— смутился Мишка.

— Так это я его спроектировал,— объяснил Вениамин Сергеевич.— Если хотите, Михаил, то мы с вами как-нибудь выберемся его посмотреть.

— И я с вами,— тут же заканючила Лерка.— И меня с собой возьмите. Знаешь,— обратилась она уже к Мишке,— как дядя Веня интересно про всё рассказывает? Просто заслушаться можно!

— А кстати, Михаил, вы ведь тоже, кажется, рисуете?

— Ага,— Мишка сглотнул слюну, неизвестно откуда набравшуюся в рот.— Ну, не так здорово, конечно, как она...

— А мы сейчас проверим,— засуетился Торопилов.— Вот вам карандаш, лист, садитесь за тот стол и попробуйте нарисовать полку для книг, которую мы с вами так удачно сколотили.

Деваться было некуда — не станешь ведь при Лерке лезть к Вениамину Сергеевичу с вопросами об отце. Мишка покорно уселся за стол и быстрыми движениями карандаша нарисовал на листе полку. Заодно изобразил и книги. Отдал рисунок Торопило-ву. Тот некоторое время изучал нарисованное Мишкой, а затем подошёл к Лерке.

— Валерия, что здесь неверно?

— Рисунок выполнен в одной плоскости, без теней,— едва взглянув на лист, ответила девочка.— Следовательно, отсутствует

объём изображения. Так же нет «задника». А в общем — неплохо. Надо ему с шаров и ваз начинать. Я, дядя Веня, закончила. Побегу тогда?

— Ну, и непоседа! — восхищённо выдохнул Торопилов, едва за Леркой захлопнулась дверь комнатки.— Вот всегда она так — ни минуты зря не теряет. Всё бы ей бежать куда-то... Все три девочки в их семье такие — капельки ртути, да и только! А вы, Михаил, по какому поводу? Неужели за два дня уже книгу прочитали?

— Я, Вениамин Сергеевич, посоветоваться. А книга очень интересная. Я, может, завтра уж и закончу,— Мишка в упор посмотрел в глаза Торопилову.— Можно человеку фамилию менять?

— Ну,— Вениамин Сергеевич подошёл к окну, взял Леркин альбом и сунул его за стенку шкафа.— Как правило, если девушка выходит замуж, то она берёт фамилию мужа. У многих революционеров фамилиями становились прозвища и псевдонимы. Под чужими фамилиями работают разведчики. И в основном законе нашего государства — Конституции СССР записано, что человек по желанию может сменить фамилию по каким-либо причинам. Это не возбраняется.

Мишка опустил плечи. Если даже в конституции записано... Тут уж никуда не денешься. Отец всё равно настоит на своём. Даже и настаивать не будет. Просто отнесёт Мишкину метрику куда надо, да и переправит фамилию.

— А можно клятву нарушить? — чуть треснувшим голосом спросил он.— Если даже она дана на крови?

— Что за бред? — удивился Торопилов.— А ну-ка, Михаил, рассказывайте всё по порядку. Кто это в наш век даёт такие клятвы? Хотя,— тут он ласково потрепал Мишку по голове,— я уже начинаю догадываться.

— Валерка попросил клятву пострашнее выдумать. Чтоб нарушать неповадно было. Мы Пахомову обещали трактористами в колхоз идти после школы. А он,— Мишка кивнул головой на стенку, разделяющую комнатки отца и Торопилова,— в военное училище меня ладит.

— Так что это за клятва такая страшная? Мишка смутился.

— Мы пальцы ножом порезали, кровь смешали, да и закопали её в землю...

— Ах-ха-ха! — зашёлся мелким смешком Вениамин Сергеевич.— Молодцы! Мракобесие... каменный век... Действительно, страшная клятва получилась. Всё в духе классиков. Никто хоть не видел, как вы кровь закапывали?

— А что? — перепугался Мишка.— Нельзя?

— А ты как думал? — продолжал веселиться Торопилов.— Если кто увидит, где вы кровь закопали, то отроет её и будет иметь власть над вашими душами. И будете вы ему рабами вечными. Что скажет — то и станете делать. Поэтому необходимо её понадёжнее запрятать: в лесу где-нибудь, в самом глухом и непроходимом месте...

— А мы на берегу у речки,— сник Мишка. Он так и не понял, что Торопилов его разыгрывает.

— Ну, тогда, пиши — пропало дело! Додумались — на виду у всей деревни...— Торопилов ещё чуть похихикал, пригладил волосы на затылке и продолжал уже более серьёзно.— Ладно, это всё — шутки, к примеру. Конечно же, данная клятва для вас с Валерием имеет под собой все основания для выполнения. Впервые вы что-то решили самостоятельно, без взрослых, и скрепили этот договор соответствующим образом. Диким и смешным, конечно, но для вас это было уже поступком. Вы не побоялись нанести себе порезы, чтоб добыть по капле крови. Поэтому — такая клятва нерушима. Но, с другой стороны — вы ещё маленькие дети...

— Мы не маленькие! — выкрикнул Мишка.— Уже в пятый перешли!

— Конечно, не маленькие,— улыбнулся Вениамин Сергеевич.— Но вы всё ещё не самостоятельные люди. Живёте с родителями. И за три-четыре года, пока будет формироваться ваш характер, вы ещё по десять раз успеете переменить своё решение.

— Не переменим,— буркнул Мишка.— Мы с Валеркой не какие-нибудь нюхлые пустомели. И клятву нарушать не собираемся.

— Никто и не говорит вам, чтобы вы нарушали свои обещания. В крайнем случае можно выучиться на трактористов, поработать в поле, а после этого развиваться дальше — поступить хоть

в институт, хоть в военное училище. Никто не возбраняет вам иметь хоть десять специальностей — было бы желание.

— Аи правда ведь! — буквально расцвёл Мишка.— И как это я раньше-то не дотумкал!

Торопилов снова потрепал Мишкины кудрявые волосы и отошёл к окну. Постоял, задумчиво глядя вниз. На станции юннатов пионеры собирали что-то с грядок в большие корзины и по двое уносили их в помещение. Руководили юными натуралистами две женщины, которые, впрочем, и сами принимали активное участие в сборе урожая. Торопилов включил радио. Передавали последние новости с Московской олимпиады. На сей раз отличились велосипедисты, завоевав сразу две золотых медали.

— Кстати,— вдруг обратился к Мишке Вениамин Сергеевич.— Вы знаете, что на прошлой неделе умер Владимир Высоцкий?

— Да? А кто это?

Торопилов присел на стул. Расстегнул ворот рубашки. Снял очки и положил их на столик, за которым недавно рисовала Лерка.

— Жарко очень сегодня. Давно такого лета не было. Запомните это лето, Михаил...

Мишка сразу подумал, что это уж лето он наверняка запомнит: надо же — сначала отец нашёлся, а потом этот переезд в город...

— Высоцкий — великий человек,— продолжал Торопилов.— Вы не слышали его песен?

Мишка отрицательно помотал головой.

— К сожалению, у меня нет магнитофона, иначе я завёл бы вам. Но на всякий случай запомните: Высоцкий — это честь и совесть нашего русского народа. Его нерв, если хотите. Велик Пушкин. Велик Есенин. Очень много они для нас сделали каждый в своё время. Также точно велик и Высоцкий. Актёр, поэт, композитор. Еоворят, что Москва не видела таких похорон со времени смерти Сталина. Со всего Советского Союза народ съехался.

— У нас в деревне и телевизора-то ни у кого нет. А то бы посмотрели...

— К сожалению, его очень мало показывали. И даже о том, что он умер, люди узнали из «Голоса Америки». Это передача такая запрещённая.

Торопилов встал и снова подошёл к окну. Побарабанил пальцами о стекло.

— Идите домой, Михаил. А завтра, наверное, мы съездим на экскурсию в центр города.

Глава 3 (части 2)

В центр Вологды Мишка попал второй раз в жизни. Первый раз они побывали здесь с отцом на следующий же день после приезда. Сначала они вышли на автобусную остановку возле стадиона и долго ждали автобус. Потом попали на вокзал и только оттуда пошли ближе к центру, заходя по дороге во все магазины. Купив Мишке шорты, сандалии, рубашку и портфель к школе, они снова сели на автобус и уехали домой. Так что Мишка толком ничего и не видел. Запомнил только множество снующего взад-вперёд народа. С Торопиловым всё было по-другому. Узнав о том, что Мишка ни разу в жизни не ездил на троллейбусе, они пошли кривыми запутанными улочками с множеством частных домиков на остановку. Это оказалось всего-то на пять минут дольше, чем до автобуса. Но зато троллейбус привёз их прямо в самый что ни на есть настоящий центр. Первым делом Торопилов повёл Мишку с Леркой на Кремлёвскую площадь. Как оказалось. Кремль бывает не только в Москве, а вот и в Вологде тоже. Правда, не такой, конечно. Огромный пятиглавый Софийский собор вальяжно расселся на самом берегу реки Вологды. Возле него шла стена монастыря с настоящими узкими бойницами и маленькими зарешеченными окошками. Как объяснил Вениамин Сергеевич, это делалось для защиты от неприятеля.

— От немцев, что ли? — спросил Мишка.

— Ну, деревня!—восхищённо выдохнула Лерка.— И чему вас в школе учат?

— А почему вы, Валерия, смеётесь? — удивился Торопилов.— Ведь вполне возможно, что в те годы могло занести сюда псов-рыцарей ливонского или тевтонского орденов. Но в основном на нас совершали набеги соседние князья, да поляки с литовцами...

...Поляки с литовцами... Мишку словно ожгло последними словами Вениамина Сергеевича. Оказывается, литовцы не упускали случая напасть на какой-нибудь город. А теперь вот он, Мишка, тоже будет литовцем? На один лишь миг ему представилось, как в захваченный город, дымный от пожаров, гордо въезжает на конях группа всадников. Кони брезгливо выбирают дорогу, стараясь не наступать на полёгших защитников. А впереди, почему-то на чёрном огромном жеребце, держа в одной руке шлем с перьями, покачивающимися в такт движения коня, а в другой руке меч, гордо восседает отец. И несут ему уцелевшие жители ключи от города и просят пощады для детишек... Передёрнуло даже Мишку.

— Не хочу быть литовцем,— шёпотом признался он Торопи-лову.

Лерка в это время измеряла пальцами толщину крепостной стены возле зарешеченного окна.

— Родителей не выбирают,— вполголоса ответил Вениамин Сергеевич.— К тому же, в тебе уже и так течёт литовская кровь.

— Хочу Абакшиным остаться, как мама, бабушка...

— А вот это уже другое дело. Вам, Михаил, следует тогда поговорить с отцом. Объяснить ему, что вы больше привыкли к своей старой фамилии.

— Объяснишь ему, как же...— погрустнел Мишка.— Сразу за ремень схватится.

Потом они лазали на колокольню и смотрели с её высоты на город. Потом зашли в краеведческий музей и картинную галерею. Потом дошли пешком до дома, который спроектировал Вениамин Сергеевич. Мишке всё было интересно и ново. На время он даже забыл о том, что скоро идти домой. Лерка то и дело хватала его за руку и показывала что-нибудь необычное. Вениамин Сергеевич тут же спешил дать объяснение увиденному. Домой вернулись только под вечер. У Мишки от новых впечатлений чуть даже пошла кругом голова, а от усталости гудели ноги. После ужина он зашёл в ванную комнату и чуть там не уснул. Но вовремя спохватился и, быстренько ополоснувшись тёплой водой, побежал в комнату. Чуть подвыпивший отец загнал Мишку спать. Сегодня он казался почему-то весёлым. Ещё за ужином всё подшучивал

над Мишкой и даже ни разу не повысил голос. Сказав тёте Оле, что он «имеет желание продолжить беседу с Цаплиным Шмулей», отец забрал из серванта стоявшую там бутылку водки и выкатился за дверь.

— Не ходите, девки, низом — там косматые киргизы...— донеслось из коридора его разухабистое пение.

Мишка ещё чуть прислушался, надеясь услышать продолжение частушки, но так и не дождался. Перед глазами поплыли отрывки сегодняшних впечатлений: вот Лерка измеряет толщину стены, вот они лезут на колокольню, а вот ожившее вдруг чучело медведя из краеведческого музея погналось за подбежавшим к нему Робином... Проснулся он уже ночью от запаха табачного дыма. Отец, сидя на кровати, дымил в темноте папиросой и вполголоса разговаривал с тётей Олей.

— Рад я, Олька... Теперь у нас хоть настоящий ребёнок будет. А врачи не ошиблись?

— Нет, Рома. Сказали, что беременности уже два месяца... Мишку даже в жар бросило. Он уже знал — если женщина

говорит, что она беременна, то скоро ей предстоит стать матерью. Тётя Нина Кошкина часто любила повторять: вот, когда я была беременна Валеркой, вот, когда Тонькой... И теперь вот тётя Оля тоже. Но что тогда означают слова отца о том, что у них теперь будет настоящий ребёнок? А он, Мишка — разве не настоящий? Он даже ущипнул себя побольнее, чтобы проверить — а не приснилось ли ему это часом? Щипок получился самым натуральным. Даже слёзы на глазах выступили. Отец же продолжал делиться своими впечатлениями с женой.

— Сколько лет ты не могла забеременеть? Семь, восемь?

— Восемь с половиной.

— Ну, да. Нас ведь уже в семьдесят втором в Перлеберг отправили. Эх, киргизы косматые, рад я! Думаешь, тебе те таблетки немецкие помогли?

— Не знаю, Рома. Может, и таблетки. А может, и другое чего. Ты лучше скажи, что там у тебя с квартирой-то? Как вчетвером здесь жить будем?

— Да с квартирой пока ничего. Чёрт, как я про Мишку-то забыл? Он же теперь с нами тоже живёт. А всё ты: возьми да возьми мальчика. А куда теперь с ним? Хоть в интернат отправляй.

— С ума сошёл? — холодно поинтересовалась тётя Оля.— Что это за мысли-то у тебя в голове? Отец ещё называется! Миша хороший мальчик. Лишнего куска у нас не откусит. Ты, слава богу, получаешь не мало. И у меня зарплата есть тоже. А потом декретное пособие будет. Я просто спросила о квартире. Если нет, то — нет. И вчетвером проживём. Живут же Цеппельбаумы вшестером. А у них такая же комнатка.

— Да я чего? — тут же смутился отец.— Я, киргизы косматые, и забыл как-то про сына. На радостях-то. А тут, раз такое дело выходит, то я завтра же к командованию. Вдруг да и отломят чего. Только справку принеси от врача. Со справкой-то оно надёжней дело выйдет. И разговор уже совсем другой пойдёт. Эх, а славно же мы сегодня со Шмулькой Цаплиным нарезались! Вот уже почти год живём в этой халупе, а я и не знал, что он мужик-то нормальный. А вот теперь знаю... Не ходите, девки низом...

— Спи давай,— одёрнула распевшегося не ко времени отца тётя Оля.— Мишу разбудишь...

Отец заскрипел пружинами кровати, устраиваясь поудобнее, и через минуту уже начал легонько похрапывать.

Мишка лежал на своей раскладушке, не в силах пошевелиться. Крупные слёзы катились по его щекам на подушку. И это — родной отец?! Который захотел отправить его в интернат? Чтоб не разреветься в полный голос, он прикусил палец на руке. Да разве это отец? Что же это такое происходит-то?.. И ещё он хочет, чтобы Мишка носил его литовскую фамилию? Нет уж!

— Я — Абакшин! — тихо прошептал он в темноту городской квартиры.

Чуть прислушался и уже с вызовом повторил:

— Я — Абакшин!

Глава 4 (части 2)

На другой же день у Мишки созрело и окончательно сформировалось решение — нужно сбегать домой. Ничего он не забыл в этом городе. Но тут же встал вопрос: где взять денег на билет? У отца не попросишь, да и сколько он, этот билет может стоить?

Может, попросить у Торопилова? Но он старик и живёт на пенсию. Бабка, вон, тоже на пенсию живёт — и вечно жалуется, что в доме копейки лишней нет. Нет уж, к Торопилову пока идти рано. Да и как он воспримет такой Мишкин поступок?

На его излюбленном месте под тополем никого не было. Мишка сидел на ящике и ломал голову, пытаясь хоть что-то придумать. Изредка вспоминался ночной разговор, и тогда у него наворачивались на глаза слёзы. Выходит, что пока у отца не было других детей, то он, Мишка, был ему нужен. А хотя, ведь это тётя Оля посоветовала ему забрать его из деревни. А не надоумь, так он и не знал бы до сих пор, что у него есть отец. Тётя Оля хорошая женщина, но у неё скоро будет свой ребёночек. И как она тогда будет относиться к Мишке — непонятно. Цеппельбаумы только и возятся со своим мелким Артурчиком. А старших детей уже как бы и не замечают. Послушать тётю Розу, так только и слышно: ах, какой у меня Артурчик! Ах, как он «агушечки» говорит! Ах, умничка! Так же, наверное, и у тёти Оли получится...

Мимо тополя прошли два паренька, недавно просившие двадцать копеек. Сделали вид, что не видят Мишку. Он тоже хотел отвернуться, но неожиданно передумал.

— Ребята, постойте...

Те неуверенно остановились. Смотрели на Мишку, не зная, что делать дальше.

— Ребята, где можно денег достать?

— Сколько? — шмыгнул носом Ванька, тот, что поменьше.— У меня вот десятунчик есть. Дам, ежели надо.

— Мне на билет в деревню... Даже не знаю, сколько и стоит.

— Далеко деревня? — поинтересовался высокий.

— Далеко,— сник Мишка.— От Сокола ещё час почти ехать. Да и то, только в Дор попаду. А оттуда ещё семнадцать километров. Но там-то и пешком можно.

— Ишь ты!—восхищённо присвистнул высокий.— Рубля полтора тебе точно надо. Мы с родителями на дачу за сорок км ездим. И то по шестьдесят копеек билет. А тут до Сокола час пилить, да оттуда ещё сколько. А ты чо, один, что ли, туда намылился?

Мишка утвердительно покивал головой.

— Не, нет у нас таких денег,— посочувствовал ему Ванька.— Десятунчик только. Мы с Витькой за мороженым собрались. Как раз на два «ледка» хватит. Пойдём с нами?

Мишка покорно двинулся следом. Делать всё равно было нечего - отец был на службе, а тётя Оля на работе.

— А чего ты в деревню-то? — спросил Витька.— К бабке?

— К ней... —вздохнул Мишка.

— Так пусть родители денег дают.

Мишка остановился и опёрся руками на невысокий заборчик возле магазина, куда они уже пришли. Заглянул зачем-то за штакетины, но, кроме травы, ничего там не увидел.

— Я не могу у них попросить. Я из дома сбежать собрался.

— Не фига себе! — Ванька тоже прислонился к заборчику.— И милиции не боишься?

— Пошто — милиции?

— Ну, как... У нас один пацан сбежал из дому, дак родители сразу же заявление в милицию написали. Его через два дня на вокзале и выловили — в Москву собирался. Сразу на учёт в детскую комнату поставили.

— В какую детскую комнату? — не понял Мишка.

— Не знаешь? — даже удивился Ванька.— Сперва тебя ставят на учёт в детскую комнату милиции. И начинают за тобой все нарушения записывать: подрался с кем, украл ли чего... А потом в колонию.

— В какую колонию? — всё больше недоумевал Мишка. Он впервые в жизни слышал такие понятия.

— В тюрьму для детей!—зло хохотнул Витька.— А там, брат, не забалуешь. Там такие отпетые парни сидят... Которые даже и за убийства.

— Брешете! — не поверил Мишка.— Не может пацан человека убить. Да и для чего бы?

— Ну и не верь. А только сам рассказать просил.

Мишка глубоко задумался. Равнодушно откусил небольшую часть от предложенного Ванькой «ледка» и начал сосать его, не ощущая вкуса. Оказывается, в городе к детям относятся совсем не так, как у них в колхозе. Даже запросто могут и в тюрьму отправить. И при сбегании из дому нужно ещё прятаться от милиции.

А в деревне они с Валеркой привыкли видеть в участковом Андрее Богдановиче уважаемого со всех сторон человека, от которого и в голову не придёт дать дёру. Участковый неизменно был ласков со всеми ребятишками и ничего такого о детских тюрьмах не говаривал. Нет, непременно нужно домой! Как угодно, на чём угодно, и чем быстрей — тем лучше. Иначе он совсем тут потеряет себя. Да и свою фамилию тоже. И будет уже Мишкой Ромей-тисом.

«Я — Абакшин! — мысленно проговорил он про себя. За последний день он часто повторял эту фразу. Она не давала ему раскисать и вселяла в его сердце какую-то уверенность в своих силах.— Я— Абакшин! — опять повторил он.— И мать, и бабушка — все Абакшины!»

Через час в его комнатку постучали. Мишка открыл дверь. На пороге стояла улыбающаяся Лерка.

— В гости можно?

— Проходи,— пригласил Мишка.

Лерка переступила порог и с интересом огляделась.

— О, у вас даже холодильник есть! Да и телевизор!

— А у вас, что — нету?

— Есть телик, конечно, но не такой большой. Считай, что и нету. Да и показывает мутно. А ты чего какой кислый? Лимон съел?

— Нет...— слегка даже подрастерялся Мишка.— Не ел.

— Ну и правильно,— продолжала щебетать Лерка.— Его без сахара вовсе и не съесть. А ты в какую школу пойдёшь учиться? В нашу или на ГПЗ?

— А чего, у вас в городе две школы, что ли? — удивился Мишка.

Лерка сначала посмотрела на него, как на больного, а потом звонко рассмеялась.

— Ну, ты и тундра! Да у нас в Вологде их побольше тридцати будет! Мы вот все в двадцать четвёртую ходим. Кто подальше живёт — те в шестнадцатую. Некоторые и на ГПЗ — в двадцать вторую. Ещё рядом и двадцать шестая есть.

— И как вы не запутаетесь — кому куда ходить надо,— пробурчал Мишка, чем ещё больше развеселил девчонку.

— А я ещё и в художественную школу хожу,— продолжала давить Лерка.— А Жанна музыкальную уж в следующем году закончит.

Мишка насупился и отвернулся к окну. Подумаешь: двадцать вторая, двадцать шестая... У них, вон, только одна школа, да хватает. И все грамотные делаются. Нечего тут... Нашла, чем его уесть. Тоже, довольная бегает...

— А в «художку» со мной ходить будешь? — не отставала Лерка.— Только я уже в третий класс там хожу. А тебе придётся в первый.

— Ни в какую школу я не пойду,— сник Мишка.— Я домой уеду.

Лерка на целую минуту замолчала. Потом неуверенно спросила:

— Зачем? Тебе разве тут плохо? Мы бы с тобой дружить стали... Дядя Веня нам бы уроки давал. Он, знаешь, как хорошо в теории разбирается.

— Нет, Валерка, домой мне надо. А мы с тобой и так дружим уже.

Тут Мишке в голову пришла неожиданная мысль. У него в деревне лучший друг Валерка, и вот в городе тоже Валерка. Только девчонка.

— А мы с тобой переписываться станем,— предложил он.

— Чего тебе в городе-то не живётся? — погрустнела Лерка и уселась на заправленную на день кровать.

Мишка тяжело вздохнул, тоже присел на кровать и начал рассказывать. С самого начала. О том, как умерла его мама, и как они жили в Высоковке. О том, как приехал суровый отец и забрал его в Вологду. О том, что хочет сделать его Ромейтисом. И о военном училище, и о страшной клятве, и о Робине, и о том, что нет денег на билет...

— Теперь ты всё знаешь,— сказал он после окончания рассказа.— Вот что мне делать?

Лерка немного помолчала, собираясь с мыслями.

— Да, жалко, конечно, что ты уедешь. А я думала, что мы вместе в школу ходить станем. А ты свидетельство о рождении... ну, в смысле метрику, нашёл уже? А то её здесь никак нельзя оставлять. Она тебе нужна для паспорта будет. Документ...

Мишка спохватился. А ведь и правда! Нужно разыскать метрику. Он подошёл к комоду и открыл верхний ящик. Там, прямо на виду небрежно валялось его свидетельство о рождении.

— Вот! Отыскал!

— Дай посмотреть! — попросила Лерка.

— Смотри. Жалко, что ли?

Лерка взяла документ, развернула его и вслух прочитала:

— Абакшин Михаил Иванович. Двадцать второе ноября тысяча девятьсот шестьдесят девятого. Ух, ты! На два месяца меня старше. Я шестнадцатого января родилась. Погоди-ка, погоди-ка... А чего это ты — Иванович?

— Ну, да,— подтвердил Мишка.— Иванович. Отчество такое. Чего тут особенного?

— Так ведь отец-то у тебя — дядя Роман. Как ты можешь быть Ивановичем?! Тут что-то не сходится: или дядя Рома не твой отец, или метрика не твоя.

— Ох, ты...— Мишка буквально рухнул на стул.— Точно. Чего-то я ничего не понимаю. Как это?..

Он растерянно переводил взгляд со свидетельства на Лерку и обратно.

— Детектив! —произнесла непонятное слово Лерка.— Чистой воды детектив! Я знаю, что надо делать. Пойдём к дяде Вене...

Глава 5 (части 2)

Ну, вот — всё и разъяснилось. Ну, или почти всё. Как объяснил Вениамин Сергеевич, некоторые женщины, которых обманывают мужчины, обещающие взять их замуж и не выполняющие своих обещаний, напрочь забывают этих ухажёров. Просто выкидывают их из памяти и не хотят иметь с ними ничего общего. А детям, если таковые, конечно, рождаются, дают исконно русское отчество — Иванович или Ивановна. Но, в общем, и здесь не обходится без вариантов: кто-то, если имя матери позволяет, например — Александра, Евгения, Валентина, просто присовокупляют к имени младенца своё. И получаются Александровичи, Евгеньевичи, Валентиновичи. Некоторые женщины делают отче-

ством имя своего отца. Кто как. Но многие записывают детей просто Ивановичами. Как вот это и вышло с Мишкой. Потому что отец матери у него был Петром. Ещё Вениамин Сергеевич, хоть и было не до шуток, вспомнил одну свою знакомую эвенкийскую семью. Дети у них рождались, словно из рога изобилия. И было их что-то около двенадцати. Причём, половина Ивановичи, а другая половина Александровичи. И все от одних родителей. Дело же было в следующем: когда в сельсовет ходил регистрировать ребёнка отец Иван, то он, естественно, записывал их на своё имя. Вот вам и Ивановичи. Когда же по каким-то причинам их регистрировала мать, то, не долго думая, давала им отчества — Александровичи, так как её звали Александрой. Вот такие тоже курьёзы случаются.

Но Мишке было не до курьёзов. Он всё больше и больше запутывался в обстановке, в этой городской непонятной ему жизни. Где дети могут быть убийцами, где надо бояться милицию, где много-много школ. И где ещё могут запросто попросить денег, отобрать их, избить за здорово живёшь. Где отцы суровы и сразу хватаются за ремень. Где не выйдешь на улицу и не поздороваешься с первым встречным, как это бывало у них в деревне. Пусть даже человек и незнакомый. Где, чтобы отстоять свою правду, нужно быть таким же, как все. Так же хитрить, изворачиваться, драться, наконец. Их мелкие стычки с Сашкой Малованиным теперь представлялись ему чем-то вроде детской забавы, потому что в них не было злости. Не было звериного оскала городской жизни.

Назад. Непременно назад в деревню! В свой понятный и обжитой мир. В котором не нужно доказывать свою правду кулаками, а можно просто разрешить всё обычным разговором. Правда, Мишка знал, что большие парни в их колхозе тоже не прочь подраться между собой. Но то — большие. А здесь даже шестилетние карапузы лупят почём зря тех, кто поменьше.

Мишка лежал на кровати, и слёзы помимо его воли скатывались на покрывало. И он в данной ситуации нисколько не стеснялся своих слёз. Он понял, что не способен жить в этом чуждом для него мире. Будь что будет, а сегодня же он скажет отцу, чтобы тот увозил его обратно. Он смотрел на фотографию мамы и

мысленно просил у неё совета. Мать с карточки улыбалась ему чуть грустной, всепрощающей улыбкой. И словно бы говорила: незачем, сына. Незачем жить здесь. Езжай домой к бабушке. Там ты вырастешь настоящим, добрым и отзывчивым на чужую боль человеком...

Внезапно распахнулась дверь. В комнату маленьким смерчем ворвалась Лерка, прижимая к груди небольшую глиняную кошку, разрисованную самым причудливым образом.

— Вот! — сказала она, ставя кошку на стол.

Мишка поднялся с кровати и удивлённо уставился на глиняную фигурку.

— Чего это?

— Копилка!—выдохнула Лерка.— У меня вот кошка, а у Жанки поросёнок. Я её, между прочим, сама разрисовала. Жалко даже.

— Чего — жалко? — продолжал не понимать Мишка. — Бить жалко!

— Так не бей. Зачем красоту такую рушить?

— Ох, Мишка. Какой же ты...— тут Лерка ненадолго задумалась, подыскивая подходящее слово,— простой. Это — тебе! Ты ведь хочешь домой уехать?

— Да, хочу. Я сегодня отцу всё выскажу. Не имеет он права меня тут держать. Пусть домой увозит.

— А если не увезёт?

— Тогда и не знаю... Всё равно сбегу. И пускай потом с милицией приходят. Бабка всё равно меня им не отдаст. А чуть чего, дак и у Кошкиных на поветях схоронюсь. Там сена много. В сено зароюсь — не сыщут.

— Не надо с отцом говорить. Только нервы тратить. Он тебя выпорет, да и всё. И ещё на ключ запирать станет. Ты просто им записку оставь, чтоб тётя Оля не расстраивалась. Напишешь, что уехал домой. Что не хочешь быть нахлебником, да мало ли чего написать можно. Я тебе помогу. А в копилке — деньги. Я два года копила. На билет, пожалуй, хватит. Завтра с утра и поедем на вокзал. А отцу не говори ничего — только хуже наделаешь.

— А давай сегодня? На вокзал-то. Чего ждать?

— Уже три часа. Пока до вокзала доберёмся, пока автобус будет. Да сколько ехать... А потом ещё пешком идти. Ночью пойдёшь?

Мишка обречённо кивнул головой.

— Как-то я не подумал. Ладно, давай завтра утром.

Целый вечер Мишка проторчал под своим любимым тополем. Никак не хотел идти наверх. К отцу, которого мама постаралась забыть. Да и бабка тоже. А теперь, значит, нужно забыть его и Мишке.

Под тополь пришли Ванька с Витькой и принесли тридцать копеек.

— Вот, Миха, это тебе. Глядишь, скоро на билет и накопим.

— Отобрали у малышей, наверное,— съехидничала Лерка, весь вечер не отходившая от Мишки ни на шаг.

— Ты-то тут ещё! —озлились приятели.— Мы по-честному всё. Две бутылки из-под молока раздобыли. Вот и сдали.

— Не надо, Ваньк, денег. Я нашёл уж на билет. Лера копилку расколотила. Там два рубля без малого вышло.

— Всё равно бери. Бабке подарок купишь.

— Нет, не знаете вы мою бабку,— вздохнул Мишка.— Привезу я ей подарок какой, дак скажет, что украл. И ни за что не возьмёт. Лучше тогда Валерке Кошкину чего прикупить.

— Это боксёр... который? — осторожно поинтересовался длинный Витька.

Сначала Мишка утвердительно кивнул головой, а потом рассмеялся.

— Да и не боксёр он никакой. Просто друг лучший. Мы с ним всегда вместе. Всю жизнь. Да ещё две сестры у него маленькие — Тонька да Наташка.

Если бы на улице не начало темнеть, то они долго бы ещё просидели под тополем. Неожиданно нашлось много тем для разговоров. Оказывается, в городских школах никого за ношение крестиков на шее не наказывали. Носи на здоровье, если хочешь! Правда, ребятам нельзя было ходить в расклешенных форменных брюках и иметь длинные волосы. За это ругали. Могли даже постричь насильно. И всем ещё, почти в обязательном порядке, нужно было посещать какой-нибудь кружок или секцию. Оказывается, хулиган Витька пел в школьном хоре, а Ванька ходил в радиокружок.

Когда во дворе зажглись фонари, начали прощаться.

— Так, значит, завтра надумал, домой-то? — спросил Ванька.— А то ещё пожил бы. С тобой интересно.

— Не, ребята. Поеду уж. Не могу с отцом больше. Какой-то он не настоящий. И не любит меня, а только дерётся.

— Ну, уж ладно тогда. А мы тебя тоже завтра проводим.

С тем и разошлись. Дома подвыпивший отец попытался снова воспитывать Мишку. Сказал, чтобы это в последний раз было. Что он дотемна гуляет.

— С тобой поговорить можно? — неожиданно набрался смелости Мишка.

А вдруг да и найдутся у отца слова, чтоб удержать сына в городе? Чего не бывает? Тем более, что при мысли о завтрашнем побеге у него даже холодело под ложечкой. Никогда ещё за свою короткую жизнь Мишка не совершал таких серьёзных поступков.

— Не до глупостей,— отмахнулся отец от Мишки, словно от надоедливой мухи.— Я к Шмуле Цаплину пошёл. Там бокс с олимпиады показывать станут. Оля,— обратился он к жене,— уложи спать этого гуляку.

С тем и вышел за дверь.

— Опять с дядей Мишей напьются,— тяжело вздохнула тётя Оля.— Что-то часто уж слишком в последнее время. Давай, Миша, умойся, зубы почисти, а я пока раскладушку разберу.

— Тётя Оля, вы... хорошая,— сказал Мишка.

Помимо его воли после этих слов у него защипало в глазах. Он быстренько схватил зубную щётку с пастой и побежал в ванную.

Утром, едва за отцом и тётей Олей захлопнулись двери коммуналки, к нему заскочила Лерка.

— Давай записку писать!

Мишка сел за стол и быстро написал на листе бумаги: «Папа и тётя Оля! Я уехал насовсем домой в деревню. Я не хочу в военное училище и не хочу быть Ромейтисом. Я — Абакшин! За мной, папа, не приезжай. Всё равно назад не поеду. И в милицию заявлять не надо. Михаил Иванович Абакшин».

— Вещи собрал? — поинтересовалась Лерка.

— Собрал. Слушай, а кому ключ от комнаты оставить?

— Дяде Вене, конечно. Он вечером им и отдаст.

Мишка последний раз оглядел комнату, в которой прожил чуть больше месяца, вздохнул и вышел вслед за Леркой. Зашли к То-ропилову, который ещё ничего не знал о Мишкином отъезде. Узнав же, сильно огорчился.

— Я, Михаил, сильно уже к вам привязался. Полюбил, можно сказать, как сына...

— Вот бы дядя Веня был твоим отцом, да? — тут же подпихнула Мишку локтем в бок Лерка.— Здорово было бы!

— Я бы хотел иметь такого сына,— покивал головой Торопи-лов.— Вы, Михаил, очень серьёзный молодой человек. И я уважаю ваше решение отправиться домой. Вы, наверное, не будете против, если мы с Валерией приедем к вам следующим летом в гости? Не прогоните?

— Ух, ты! — возликовал Мишка.— Конечно, приезжайте! Я вас с бабушкой познакомлю, с Валеркой, с Робином. Только отца с собой не берите. А то опять драться будет.

— Насчёт этого, Миша, не беспокойтесь. Уж кого-кого, а Романа Александровича мы с собой точно не возьмём. Во сколько у вас автобус? Я считаю своим долгом проводить вас. Не возражаете?

Мишка с Леркой стояли довольные и радостные. Надо же! Вениамин Сергеевич не только не стал отговаривать, но и вызвался проводить. Вот бы, действительно, такого отца Мишке — доброго и всё понимающего!

Во дворе их уже ждали Витька с Ванькой. Витька даже принёс настоящий ошейник для Робина. Лерка посмотрела на ошейник, на Витьку, скромно опустившего глаза, и поняла, что одна из дворовых собак не далее, как сегодня утром или вчера вечером, лишилась своего украшения. Но Мишке ничего не сказала. В автобусе Торопилов, не слушая никаких возражений, бросил в кассу двадцать пять копеек и открутил пять билетов. А на вокзале он же купил и билет до Дора. Мишка сразу полез за деньгами, намереваясь отдать их Лерке.

— С ума сошёл? — Лерка твёрдо и властно сунула деньги обратно Мишке в карман.— И не думай даже. Купи лучше подарки

в деревню. Зря, что ли, мы копилку-то расколошматили? Такую красивую...

До отхода автобуса оставалось минут пятнадцать. Тут же возле вокзала зашли в магазинчик «Товары в дорогу». Там Мишка купил для Валерки складной нож и маленькую куклу для Наташки. Кукла была одета в красивое розовое платье и, если её наклонять, хлопала глазами. Возле автобуса как-то торопливо и скомкано попрощались. Мишка пожал руки Ваньке с Витькой, а также и Вениамину Сергеевичу. Попросил не забыть передать ключ от комнаты. А Лерка стояла чуть в стороне и почему-то упорно смотрела на асфальт платформы.

— Ну, Лера... поехал я...

Лерка молча кивнула головой, всё также не поднимая глаз.

— Письмо напиши,— попросила она и отошла к Ваньке с Витькой.

Торопилов уже договаривался с кондуктором, чтобы Мишку высадили непременно в Доре.

— Да и сам вылезу,— пробурчал Мишка.— Не маленький... Он залез на своё место, поставил возле ног сумку со своими нехитрыми пожитками и посмотрел в окно. С улицы ему махали руками ребята и Торопилов. Лерка всё также не поднимала глаз от земли. Мишка почувствовал, что ещё немного — и он разревётся, словно девчонка. На его счастье автобус поехал. Сначала он вывернул назад и только уже потом медленно стал выезжать с вокзала. Краем глаза Мишка успел заметить, что его друзья идут к троллейбусу, о чём-то оживлённо беседуя. Витька как всегда размахивал руками, что-то рассказывая Торопилову. А Лерка с Ванькой потихоньку шли сзади. У Мишки неожиданно стало горячо в груди, к щекам прилила кровь, и он всё-таки потихоньку заплакал. Хорошо, что этого никто не увидел. Иначе что бы все подумали?